Читать книгу "Уроборос - Этери Чаландзия"

Уже смеркалось, когда обе выбились из сил и, заметив ту самую лавку, на которой встретились, повалились на нее. Внезапно обе женщины расплакались. Они сидели на скамейке плечом к плечу и рыдали. И никто из прохожих не таращился, не крутил пальцем у виска. Их обходили стороной, но в этом не было пренебрежения. Чужое счастье раздражало, чужое горе вызывало сочувствие.

Нина отвезла Лилю по адресу, который та назвала. Она ни о чем не спрашивала ее весь вечер, не спросила и о том, почему они приехали в этот мрачный район Текстильщиков. Значит, нужно было. Они попрощались и разошлись. Нина смотрела вслед Лиле и та, словно почувствовав ее взгляд, не дойдя до подъезда, обернулась. Не улыбнулась, не расплакалась, просто постояла немного, словно прощаясь. И отчего-то Нина вздрогнула, когда дверь подъезда захлопнулась за ней.

На светофоре она достала из кармана пригласительный, который ей сунула Лиля. Не могла она идти ни на какие премьеры, отдала Нине. На белом прямоугольнике словно вымоченном в крови пальцем было написано: «Медея». От буквы «Я» кровавый след стекал вниз.

Мысль о том, что Егор оставил свой телефон, потому что в глубине души хотел, чтобы она нашла его переписку и обо всем узнала, появилась внезапно. Она озадачила Нину. Что, если он и правда мечтал, чтобы она перестала тешить себя иллюзиями и окончательно убедилась, что их прошлого и будущего не существует? Боялся, жалел, не мог сказать в глаза, но для себя в глубине души — или что там у него было — все решил. Егор хотел придать ускорение завязшему сюжету, спровоцировать вспышку ревности, опасную схватку самок, выйти на коду, пусть даже роковую. Дождался бы победы сильнейшей и… ушел бы к третьей.

Нина убрала мятый пригласительный обратно в карман. Потерявшая управление жизнь словно сошла с колеи и совершала неожиданные повороты.

* * *

В павильонах кипела работа. Режиссер со своими надувными телефонами не выдержал и трех дней. Уже прокололи шилом и вынесли розовый шкаф, похожий на подтек жвачки, и змея, подавившаяся собственным хвостом, валялась во дворе. Рабочие, заносившие внутрь павильонов сидения, с удивлением косились на железное чудище. Но это уже был вчерашний день, открывался театральный фестиваль, и в павильонах давали премьерную «Медею».

Как ни странно, но на этот раз особенных забот не возникало. Самым сложным оказалось расчистить техническое помещение под зрительские ряды. Но с этим успешно справлялись рабочие. Небольшая труппа, человек десять артистов, режиссер, с которым Егор только здоровался и прощался. Несложные декорации. Монтажа почти не было, только слегка приподняли и укрепили дощатый пол сцены, установив его под углом в сторону зрителей. Репетиции проходили днем. Народ спокойный. Требований минимум. Никаких истерик. Все по делу. Давно такого не было. Егор с ума сходил оттого, что работа не могла поглотить его с головой, отвлечь и дать хотя бы временную передышку.

Он знал, чем страх отличается от паники. Страх — это друг, он предупреждает и заставляет отступить и остановиться, сбросить скорость, отойти от края, сунуть в карман пачку презервативов. А паника крутит, вертит и накрывает с головой. Заставляет терять контроль, совершать необдуманные поступки, принимать опрометчивые решения. Егор не раз убеждался в том, что нельзя поддаваться панике. Нельзя. Но он и не знал, как ее избежать.

Он понимал, что теперь его завалят. Как хромой черт, изнемогая от боли в ноге и приступов страха, он метался по павильонам, придумывая себе дела. Он не знал, когда они его догонят. Оставалось ждать. Голос со сцены догонял его.

Немногого прошу я. Если средство

Иль путь какой найду я отомстить

За все несчастья мужу, — не мешайтесь

И, главное, молчите. Робки мы,

И вид один борьбы или железа

Жену страшит. Но если брачных уз

Коснулася обида, кровожадней

Не сыщите вы сердца на земле.

Егор сбегал с репетиций. Он не мог все это видеть и слышать. Они дышали в затылок, хотели каждая своего. Егор спал в кабинете, ел в «Макдоналдсе» и истреблял сигарету за сигаретой на заднем дворе, среди полусожженных декораций в обществе помятой змеи-уробороса. Как будто количество выкуренного могло что-то изменить. Предотвратить или замедлить.

Но все шло своим чередом, и в положенный день начали съезжаться тузы и шишки из мира искусств. Они трясли мехами, прикладывались щеками, закатывали глаза и умничали. Спектакль задержали на полчаса, но премьера прошла без осложнений. Почти без осложнений.

Они обе заявились. Расфуфырились. Пришли. Сели в зале. Ведьмы.

* * *

Медея… Нина никогда не понимала той жестокости, с которой колхидская царица расправилась с детьми, Ясоном и самой собой. Он был честен, когда пришел объясняться. Разбитый, измученный. Совсем не счастливчик, урвавший у жизни лакомый кусок, — пусть впереди и маячили молодая жена и безбедная жизнь, у Ясона едва хватало сил радоваться этому. Он знал, что любовь ушла, что его Медея закончилась, что жизнь завернула обратно к порогу, что впереди ждет теплая тошнотворная старость, годная лишь для разведения желчи и бактерий. Что молодость прошла, он иссяк, руно потерлось, а Медея со своими страстями и воплями надоела, еще не начав плакать.

Да, Ясона не бросали в одиночестве и неизвестности, не отбирали детей, не готовились к свадьбе на его глазах, но что, в сущности, это меняло? Он был так же одинок, как и она, и в его будущей жизни уже не было места ни войне, ни страсти, ни счастью, ни любви.

Так зачем было разводить эту кавказскую бойню с четырьмя убийствами и финальным самосудом? Стихия, месть, инстинкт, кровавая скорбь — все это всегда казалось Нине драматургическим излишеством. Надо было брать через край, чтобы наверняка, чтобы попасть в историю. Была, кстати, версия, что Медея осталась цела и невредима, с места происшествия смылась и совсем не мучилась вопросом, куда ей, несчастной, податься, так, словно кроме Коринфа и Колхиды больше и места на земле не было. Она еще рожала детей, морочила людей, интриговала здесь, подстрекала там, в общем, вела себя как типичная авантюристка и, по некоторым сведениям, в конечном счете получила от Геры бессмертие за то, что не уступила притязаниям самого Зевса. И история с Ясоном и удавленными детьми была всего лишь эпизодом, страницей в ее развесистой и диковатой биографии.

Конечно, вряд ли Медея осталась равнодушной к обману. Колхидская царевна должна была отомстить. Но искусству нужен был эрзац, и оно сделало из нее квазиженщину и заставило принести квазижертву. Тут и бессмертие оказалось весьма кстати, затерявшись в веках, она во все времена подбирала отчаявшихся жертв и способствовала им в мстительных делах. Вопрос, была ли она сама счастлива в этой своей вечности и помогало ли ее подопечным отмщение, оставался открытым.

Что-то отвлекало Нину от ее мыслей. Словно холодное насекомое коснулось шеи. Она поправила прическу. Обернулась. В полумраке зрительного зала молодая женщина смотрела на нее в упор. Нина улыбнулась ей. Та отвела взгляд, смутилась. Нина повернулась обратно к сцене. Вечер обещал быть интересным.