Читать книгу "Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия"

— Граф Виктор Анатольевич Володин, кадет царской гвардии.

В другое время, при иных обстоятельствах, Виктор наверняка сделал бы блистательную артистическую карьеру. Кессель поверил каждому его слову и, не вмешайся Игорь, наверняка купил бы кинжал Распутина. Виктор был настолько убедителен в роли бывшего аристократа, что, когда Игорь его разоблачил, Кессель поверил не сразу.

5

Чем мог заниматься в Париже неизвестный венгерский актер, которому ни один режиссер не давал ролей из-за акцента, вызывавшего у зрителей смех, как только он открывал рот? Ничем. Избавление от акцента стало навязчивой идеей Тибора. Неистребимый акцент был подобен вирусу, пожирающему человека изнутри. Имре уверял, что все попытки обречены на неудачу, что венгры говорят в нос до самой смерти и только годы упорного ежедневного труда способны помочь делу. У Тибора не было ни времени, ни терпения, а что может быть хуже актера, обреченного на молчание? Игорь и Вернер решили помочь Тибору — вместе и по отдельности, хотя использовали разную методику и упражнения. Миссия провалилась. Жалость против любви к ближнему. Ученик не может продвинуться вперед, если преподаватель не понял поставленную задачу. Вернер с его тягучим немецким произношением был последним человеком, которому следовало давать другим уроки фонетики. Игорю удавалось скрывать свои корни, только если он говорил очень медленно, но стоило ему дать себе волю — и Волга выходила из берегов.

— Прости, Игорь, но ты похож на моего тренера по плаванию из лицея в Колони. Он обучал нас, читая учебник, потому что не умел плавать.

— А от тебя он может перенять только твой тевтонский акцент.

— Мы с тобой похожи на двух евнухов, беседующих о любви.

— Больше всего пользы принес бы француз.

— Француз-педагог!

Из всех знакомых Игоря и Вернера под описание подходил только один человек — мысль о нем пришла им в голову одновременно.

— Он не захочет.

* * *

Грегориос Петрулас был особенным человеком. Он бежал из родной страны, где коммунистов преследовали и уничтожали. Грегориос покинул Грецию в сорок девятом, когда гражданская война подходила к концу, но монархисты, убившие двух его братьев, охотились и за ним, так что другого выхода не существовало. Грегориос был пламенным, но разочаровавшимся коммунистом, что делало его поведение непредсказуемым даже с лучшими друзьями. У него была репутация чудака, он мгновенно, без всякой причины, переходил от восторженного возбуждения к унынию и прострации. Он мог обласкать человека, а через секунду обозвать его тупицей, сволочью и фашистом, что, по его мнению, было плеоназмом — от греческого слова pleonasmos, чрезмерность. В любой фразе, которую произносил Грегориос, он обязательно находил этимологию греческого слова, поскольку наша цивилизация вышла из древнегреческой. Грегориос не сомневался, что именно древним грекам мы обязаны своей идентичностью, хоть и не чувствуем к ним ни грана благодарности — по-латыни cognoscere, но это в порядке исключения.

— Я стыжусь того, что сделал, — признавался он время от времени, погружаясь в воспоминания.

— Что именно ты сделал?

Он поднимал голову, пожимал плечами:

— Все кончено. Никому нет до этого дела. Будешь ходить?

Грегориос преподавал латынь и древнегреческий на частных курсах, перемещаясь из конца в конец Парижского района, чтобы оделить учеников своим неистовым знанием. Грегориос мог бы получить работу в католических школах, считавших делом чести обучать своих воспитанников мертвым языкам, но он ненавидел церкви вообще и кюре в частности. Когда бывший преподаватель французского в афинском лицее Патиссия приехал в Париж, он был уверен, что его встретят с распростертыми объятиями. Министерство национального образования охладило пыл Грегориоса, сообщив, что греческие дипломы во Франции не признаются. Его взяли на работу в школу Святой Терезы, заведение для благородных девиц в Шестнадцатом округе. Процесс найма совершился сказочно быстро. Святой отец — директор школы — усадил Грегориоса перед собой, посмотрел ему в глаза и, отставив в сторону формальности, заговорил с ним на латыни. Грегориос отвечал легко и свободно, они беседовали целый час, и директор доверил ему преподавание греческого. Встречаясь в коридорах школы, они всегда переходили на язык Вергилия.

— Латинский язык не станет мертвым, пока мы с вами на нем говорим.

У Грегориоса была своя, особенная и очень живая, манера преподавания. Сдавая экзамен на степень бакалавра, его ученики получали блестящие оценки, не шедшие ни в какое сравнение с прежними жалкими результатами. Это обстоятельство и стало отправной точкой новой карьеры Грегориоса. Директор, питавший к новому преподавателю глубокую симпатию, помог ему в кратчайшие сроки получить вид на жительство и удостоверение на право работы по найму и наилучшим образом отрекомендовал коллегам по католическим учебным заведениям. Авторитет Грегориоса в области преподавания гуманитарных предметов в католических заведениях Парижского архиепископства был непререкаем, но похвалы и дифирамбы не вызывали у него ничего, кроме бешеной, опасной для здоровья злобы. Он скрывал отвращение к церковникам с их пустословием и к добропорядочным семьям, считавшим обучение догматам веры неотъемлемой частью современного образования. Пытаясь найти утешение в ежедневных страданиях, Грегориос говорил себе, что все эти священники — не греки и не имеют никакого отношения к чудовищным преступлениям, творимым на его родине с благословения Православной церкви. Платили Грегориосу мало, поэтому он вынужден был давать частные уроки нерадивым ученикам. Отчаявшийся отец одного из этих болванов пришел в восторг от учености Грегориоса и предложил ему работу составителя речей. Грегориос колебался. Депутат-пужадист был глупым, невежественным реакционером, его политические убеждения ограничивались ненавистью к красным. В конце концов Грегориос согласился — под давлением жены и руководствуясь убеждением, что речь изобрели греки. Так он мог продолжить дело Демосфена и Перикла. Речи его работодателя пестрели цитатами из греческих и латинских авторов и вызвали восхищение коллег-депутатов. Грегориос делился с нами своими внутренними монологами и дилеммами. Павел, лучший друг и постоянный партнер Грегориоса, вежливо и терпеливо выслушивал его излияния, которые всегда заканчивались одной и той же фразой:

— Если они узнают, что я на самом деле думаю о церковниках, тут же выставят меня за дверь. Я в ловушке.

— Ничего страшного, — отвечал Павел. — Ты не первый и не последний, кто продается за чечевичную похлебку.

— Я не продажный подонок. Как бы ты поступил на моем месте?

— Сделал бы ход. Стрелки движутся, тебе грозит цейтнот и поражение.

— Это не трусость, Павел. Ты меня знаешь. Самое ужасное, что они держат меня за своего, а я их ненавижу. Я рад, что убил нескольких мерзавцев, и совесть меня не мучит.

* * *

После амнистии Грегориос мог вернуться на родину, но он влюбился в Пилар, застенчивую красавицу-испанку, чьи родители в тридцать шестом сражались против Франко, а когда республиканцев разгромили, сумели уйти во Францию. Бывая в ее доме, Грегориос слушал рассказы об ужасах и подлости гражданской войны в Испании и вспоминал события на родине. Его нисколько не удивило, что Испанская католическая церковь не уступает в низости Греческой православной церкви. Пилар не хотела разлучаться с семьей, и Грегориос решил остаться в Париже. Они поженились, и Грегориос даже согласился венчаться в церкви, поступившись убеждениями ради прекрасных глаз Пилар. Друзья подняли его на смех, и он с ними рассорился. Грегориос и Пилар поселились в маленькой квартире у Ванвских ворот, у них родилось трое детей. По какой-то непонятной причине Пилар стала завзятой ханжой. Она таскала Грегориоса на мессу и вечерню, строго соблюдала церковные установления, чтила все праздники и испытывала мистическое преклонение перед папой Иоанном XXIII. Зажатый между депутатом-работодателем (он переквалифицировался в левого голлиста!), Пилар и духовными отцами, Грегориос боялся потерять себя, стать отступником, клерикалом. Он воспринимал тройное бедствие как гримасу судьбы и нес этот груз, как Сизиф, ведь греки придумали не только скульптуру, литературу, философию, архитектуру, политику, стратегию, спорт и спортивные состязания, но и мифологию. Грегориос был прирожденным педагогом и заботился об интересах своих учеников, даже если те ленились и балбесничали.