Читать книгу "Костер и Саламандра. Книга первая - Максим Андреевич Далин"

алхимические производства — и у меня снова пустые карманы… и ощущение ползучего зла… Мне кажется, я не успеваю — и не понимаю, с какой стороны меня ударят.

Стояла, смотрела, как падает снег, — казалась бледной в этом холодном свете, бледной, уставшей и даже безнадёжной какой-то. Резануло меня по сердцу.

— Может, и не ударят, — сказала я. — Не огорчайся раньше времени. У тебя такой вид, будто нам уже объявили войну.

— Эгмонд умер, — сказала Вильма. — Они очень на него надеялись, ни секунды не сомневаюсь. Он был их человеком, они бы взяли Прибережье голыми руками. Эгмонд бы сам им отдал. Ты ведь не знакома с его свитой… исключительно детки высшей знати Перелесья. Дядюшке Рандольфу в рот смотрел, обожал рассказывать, какая дивная столица в Перелесье, как прекрасен Городской Дворец, какая охота, какой климат — ни тебе штормов, ни тебе тумана. Храм Святой Розы — не нашему чета, служба — истинное благолепие, а не прибережное варварство. Аристократов Прибережья в этой компании за глаза звали рыбоедами… дядюшкин племянничек!

— Если бы не просчёт Леноры, — сказала я, — после смерти Гелхарда тут стало бы очень противно. До нестерпимости.

— Предположу, что мой возлюбленный супруг быстро превратил бы Прибережье в морскую резиденцию Рандольфа, — сказала Вильма, и её лицо сделалось жестоким. Настолько жестоким, что мне было странно видеть его таким. — Наши порты. Южный и Юго-Восточный морской путь. Наши торговые связи. Еретиков, рыбоедов… кровную аристократию Прибережья они считают людьми второго сорта — представь, кто для них простые мужики, рыбаки и матросы. А ещё мне интересно, что станет с церковью Благих Вод и Путеводной Звезды. Святой Орден считает её еретической.

Я слушала — и у меня горели щёки. Меня они тоже считали рыбоедом. Не знаю, что в этом такого уж плохого. Да, мы тут, у моря, едим рыбу, она очень хороша. Если рыбакам удаётся выловить несколько громадных горбаток, почти в рост человека, рыб, у которых жемчужно-розовое и невероятно вкусное мясо, — они гуляют несколько месяцев. Да что горбатки! Обыкновенная серебрушка — такая вкуснятина… в нашей провинции её кладут в пластинку черепицы да так и ставят на жаровню, только посолив и сбрызнув лимонным соком. Она так здорово запекается! Когда серебрушка косяками идёт на нерест — приморские города пахнут жареной рыбой и дымом. И что?

— Виллемина, — сказала я, — а почему это так обидно звучит? Рыбоед…

— Потому что это клеймо, — сказала Виллемина. — Человека второго сорта. Об этом я и говорю.

— Я всё равно не понимаю…

Вильма заглянула мне в лицо:

— Карла, я сама — из других мест. У нас на севере тоже едят мясо. Ты понимаешь: охота, дичь, суровые мужчины загоняют оленя в суровом лесу. Ваши южные прелести вроде вяленых винных ягод, засахаренных персиков, медовики — привозят, они дорогие. А речная рыба — совсем не то, что морская. У меня тоже не было привычки.

— Но ты привыкла?

— Да ещё как! — рассмеялась моя королева. — Молодая жена наследного принца — на городском празднике в день молодого вина… Груды мелкой копчёной рыбёшки, которую тут же рядом и коптили. Юные аристократы едят её с наслаждением, даже девицы, это так мило, я тоже беру, рыбёшка ужасно вкусная. С тех пор от одного запаха вашей серебрушки мне хочется облизываться, как кошке.

— И что в этом плохого? — спросила я.

— А то, что поодаль стоит компания Эгмонда, которая не участвует. Настоящие аристократы, истинные господа из Перелесья — и принц, который хочет соответствовать. И смотрят эти блистательные особы на веселящуюся толпу презрительно, почти брезгливо, — Вильма сжала веер так, что он хрустнул. — Они обсуждают, как «местные» жрут эту мусорную рыбёшку, кошачью мелочь, будто портовые работяги. Нищие рыбоеды… а если и не нищие, то с ухватками нищих. И титул, и состояние сделали на рыбе…

И я поняла, что будь у меня веер, я бы его вообще сломала. А Виллемина продолжала:

— Мои фрейлинки обсуждали молодых аристократов приблизительно в таких же словах. «От него же рыбой несёт!» Знаешь, Карла, мне это ненавистно. Очевидно, я недостаточно аристократична. А может, я просто хочу быть принцессой Прибережья. Рыбоедкой. Не такой, как эти.

— Ну да, — сказала я хмуро. — Прибережье кормит море и обогащает море. Ясно, что наша знать — из флотских, из моряков, а кто-то и из рыбаков, как герцоги Светлоостровские. Законно, логично: да, на рыбе, и хорошо, что на рыбе. Кого не устраивает — пусть валит, но ведь перелесские же сами зарятся на наше море! Ты ведь говорила о морских путях.

Виллемина принялась разглаживать скомканное кружево.

— Это сложно, милая Карла, — сказала она со вздохом. — Наше море им нужно, да. А мы — нет… ну или как прислуга, которая преданно заглядывает в глаза, ни на что особенно не претендуя. Я о знати говорю, об аристократии, простолюдины вообще не идут в счёт. И я хочу, чтобы ты поняла всё до конца: так перелесская аристократия относится не только к обитателям Прибережья. К моим прежним согражданам — не лучше.

— Ха, междугорцы знатно им навешали! — улыбнулась я. — Наверное, они до сих пор помнят.

— Обитатели Винной Долины тоже до сих пор помнят, — сказала Виллемина. — Моя няня была Аделанда, герцогиня Виннодольская, я её называла Деличек-Леденчик, — и улыбнулась. — Самая добрая дама на свете. Маменька долго болела после родов, леди Аделанда выкормила меня, её старшая дочь Нерика — моя молочная сестрица… Прости, дорогая, я говорю не о том. Я хотела сказать, леди Деличек, когда мы с Нерикой подросли, часто рассказывала сказки и легенды своего рода. И о государе Дольфе… Рассказывала, что мёртвая армия вошла в город, когда младший сын герцога Виннодольского стоял на площади, привязанный к столбу, а на следующий день, на рассвете, перелесцы собирались его повесить. Прадед леди Аделанды в его пятнадцать лет был отважен и горд, он назвал наместника короля Ричарда Золотого Сокола в глаза вором и негодяем — и за это с ним обошлись, как с пойманным воришкой. Легенда говорит, что мертвецы отвязали его — и он подошёл вместе с ними к Дольфу, который, верхом на адском коне, был как Тот Самый… — Виллемина снова улыбнулась мечтательно. — Мой предок пожал ему руку.

— Ничего себе!