Читать книгу "Обернись!.. Часть вторая - Ирина Арина"

– Еще выступишь, Шерин, когда…

– Уже выступил, Алдар, на той же самой сцене и с тем же успехом, оваций, правда, не дождался, раньше вырубился. Вообще, не ждал, что выживу, хоть думал, что все испытал. У меня последняя… владелица художница была с богатой фантазией. Вот интересно, как начинаешь переосмысливать все, если рассматривать в сравнении. Я ведь все время в одном семействе пробыл, ни разу не перепродавали, что-то вроде семейной реликвии. Оригинальный такой фортель судьба выкинула, во всю ширь улыбки беззубого орка. Они менялись естественным путем и прогрессировали в своей изобретательности от поколения к поколению. Первый был почти нормальный мужик. В его понятии – раб предназначен для работы. А если что-то не устраивает, так можно и в морду. По-простому, без затей, кулаком. Даже после первого побега всего лишь избили, толпой, но сами, без посторонней помощи. Второй раз бежал уже от его отпрыска. Оказался на Прощальной площади, получил тридцать ударов кнутом и обзавелся цепью на ноге. Трое следующих с кнутом не расставались, но тоже без особых изысков, привяжут к топчану или столбу, отходят и бросят отлеживаться на день-другой. И опять вкалывать, до следующего захода.

– Шерин, сколько лет у тебя получилось?

– Не знаю, после сотни сбился со счета. Да неважно это. Менялись они интересно, к старости звереть начинали. Видимо, от того, что понимали – они уйдут, а я останусь. А предпоследний с самого начала таким был, ему трудовых подвигов не требовалось. Он из меня боксерскую грушу сделал. За руки – к потолку, за ноги – к полу, натяжение полное. Утром закрепили, вечером отвязали, две-три тренировки за день. Думал, все, конец. Выжил. Потом он женился. На дамочке с тонкой и нежной душевной организацией, силовые виды спорта отрицающей, как факт. Короче, тренировки его она пресекла, а меня в личное пользование изъяла.

   Придвинулась поближе к Алдариэлю. После упоминания Шерином ее богатой фантазии было заранее страшно. Алдар мое состояние понял, хотел остановить жуткий рассказ, я этого сделать не дала. Я всего лишь слушала, а они все жили в этом кошмаре, не день, не месяц, годы. Шериниэль нашего безмолвного объяснения не заметил, воспоминания смыли его обычную манеру шутить по каждому поводу, пробудили ненависть, даже за речью следить перестал, подкрепляя ее словами, которых обычно при женщинах не допускал.

– Сука! Представить не мог, что в бабе может скрываться такое. В красивой бабе. Из тех, что мне нравились, еще до Оллин. Вот с ней я узнал, что такое подход с фантазией. В ней гениальный художник проснулся. Одной натуры, моей. У меня шрам на одной щеке был, от самой Черной Невесты на память остался, так он не удовлетворял высоких требований творческой личности, симметрию портил. На второй мне его точную копию, выверенную, прорисованную вырезали под чутким руководством самой… художницы. Рекадом залили, чтобы побыстрее соответствовать начал, естественным путем долго, а у девушки планы были грандиозные. Три дня у столба позировал. Дама кровоподтеки выписывала, муженьком оставленные. Спасибо, хоть обнаженку писать он ей запретил. Не то о нравственности молодой жены беспокоился, не то, что сравнение не в его пользу будет боялся.

– Он сам при этом присутствовал?

– Когда как. Знаешь, Алдар, я не шучу, Я ему, реально, спасибо сказал бы за это, его жена чокнутая очень меня во всех деталях изучить хотела. И во всех реакциях. Знаешь, как она мою спину рисовала? В разных стадиях ее соприкосновения с кнутом. После одного удара, после двух, после десяти, двадцати. На скамье, у столба. Сама руки не марала, понятно, он ей вольнонаемных выделил, они и старались. Хорошо старались, быстро, рисовала она медленнее. Сутки, двое, сколько получится. А чтобы композицию не испортить, меня до завершения полотна не отвязывали. Накачивали какой-то дрянью, все естественные потребности отрубались, горло мне ей выжгло напрочь. Думал все, про голос забыть можно. Маррии спасибо, что вернула.

   Это было правдой, первые дни у нас Шериниэль разговаривал хрипло и сипло, сейчас его голос был чистым, глубоким и бархатным, очень красивым.

– А самое веселое, что творить она предпочитала под мои песни. Первый раз это таким шоком стало… И потом так и не смог привыкнуть к этому бонусу. Скрипеть зубами под кнутом и слушать самим же написанную оду счастью, это, как ты говоришь, запределье какое-то. Благо, хоть не в собственном исполнении и не кого-то из знакомых, все перепето, переиграно.

   А Шерин, похоже, был кем-то известным, композитором или певцом. У него спросить постеснялась, решила потом у ребят выяснить.

– И так – десять лет, один перерыв – после родов почти месяц не появлялась. Изо дня в день. Кнут по спине, кнут по груди, по рукам, по сломанным рукам, по ногам, по сломанным ногам. От переломов отказалась быстро, рекад от них не спасает, а своим ходом в кондицию приходил долго. Она их на нож заменила. Узоры вырезала, больше всего боялся каплеслов потерять, обошлось. Где и как я только не позировал. В помещении, на улице. Под дождем, в снегу, на солнце. Привязанным, связанным, на цепи, в наручниках, в ошейнике. Стоя, лежа, сидя. В профиль, в анфас, со спины. Все ждал, когда дойдет до последней картины, до ухода за Грань. Нет, каждый раз останавливалась до критической точки, берегла модель. И не могу не признать, она, действительно, талантлива. Все выписывала детально и реалистично. Каждый шедевр предъявляла для просмотра. Где бы я еще насмотрелся на себя во всех ракурсах? Сука, ну почему бы ей не писать просто портреты? Или пейзажи? У них шикарный сад, красотища – глаз не отвести. На хрена на фоне цветущих яблонь нужна была моя изуродованная физиономия? На хрена моя располосованная спина среди первого чистого снега? Классика контраста? Красное хорошо смотрится на белом?

   Что было ему ответить? Да и не ждал он этих ответов.

– А очередной полет ее фантазии по тонкому замыслу должен был сам в жизнь претворить. Стену из камня сложить, ямы под столбы выкопать, поставить их, цепи закрепить и под себя отрегулировать. «Создай себе зону максимального комфорта для продолжительной работы над эпическим полотном, тебе должно быть удобно». Это она меня так мотивировала. Я ей на себе проверить этот комфорт с удобствами посоветовал. Я не жадный, уступил бы с удовольствием. Не захотела. И доступно объяснила, что с хозяевами не спорят. Неделю провалялся на дне ямы. Вытаскивали только на примерки, приложить к стене, развести руки, чтобы с длиной цепей и высотой их крепления не пролететь. Три дня после ямы приводили в потребный вид, отмывали, лечили, кормили. За это время целый павильон вокруг соорудили. И вот там вещь одна такая случилась… В общем, начала она работу над своим шедевром. Меня лицом к стене зафиксировали, относительно свободно, чтобы не стоял, натянутый, как струна, а извивался под ударами, а заодно о камни прикладывался. Еще мысли такие были, что не доставлю им этой радости, сам себя обманывал. Полотно эпическое было заявлено, понимал, что легко не отделаюсь, отрублюсь, повисну и отшлифую собой эти булыжники. Но хоть сначала хотел продержаться, позлить, сам эти гребанные цепи на руки намотал, жду. Не сразу понял, что происходит, вместо кнута по спине кисть гуляет, даже дурацкая надежда появилась, что этим все и обойдется, что свое эпичное полотно она собралась писать на коже, разрисует меня и отстанет. Как же, размечтался. Всего лишь эскиз будущего шедевра набросала, отметила места, куда не должны промахнуться. До хрена отметила, ударов на тридцать, не меньше. Держался, сколько мог, опять Оллин видел, все время рядом была, пока не отключился. Очнулся, спина горит, руки онемели. Понятно, композицию портить не стали, оставили висеть до следующего сеанса. И тут чувствую, по бедру меня гладят. Реально, гладят, ласково так, осторожно. Все, думаю, все-таки решила от меня еще чего-то получить. Это после всего-то! Уже послать хотел, когда дошло, что рука какая-то маленькая. Кое-как вывернулся посмотреть. Девчонка. Мелкая, глаза испуганные, губу закусила. Наверно, хозяйская дочка, похожа она на обоих. Смотрю на нее и сообразить не могу, что бы это значило. Откуда взялось это недоразумение. А мелкая, вдруг, всхлипывает, рот ладошкой зажимает и убегает. Совсем не понял. Она меня пожалела? В этом семействе уродов каким-то чудом родился нормальный ребенок? А они об этом знают? Видимо, нет, иначе перекроили бы дочку под себя. А что убежала, понятно, не для детских глаз зрелище. Не прав оказался, она вернулась. Подтащила стул, забралась на него. Палец к губам прижала, чтобы не шумел. Показывает мне флакончик какой-то с таблетками, а я разобрать не могу, что написано, плывет все перед глазами. Она мне его чуть ли не под нос воткнула, анестетик оказался. Смотрит так вопросительно. Прохрипел ей, что пойдет, что две нужно. Она их добыла, вложила мне в рот, а я проглотить не могу, в горле пересохло. Мелкая умная оказалась, откуда-то выудила бутылку с водой, помогла напиться. Сползла со стула, снова по бедру погладила, уволокла свою подставку и убежала. Мне полегче стало, и от таблеток, и от мелочи этой непонятной.