Читать книгу "Женщины, которые любят слишком сильно. Если для вас «любить» означает «страдать», эта книга изменит вашу жизнь - Робин Норвуд"

– Расскажите о себе, – попросила я как можно ласковее, хотя заранее знала, что меня ждет.

Очевидно, почти все из того, что она наговорила мне в тот первый день, было ложью: у нее все прекрасно, она счастлива, не представляет, что на нее нашло в магазине, вообще ничего об этом не помнит, никогда в жизни ничего подобного не делала. Еще Бренда сказала, что адвокат очень милый и я тоже, это сразу видно, и она не хочет, чтобы про ее маленькую неприятность узнал кто-нибудь еще: ведь кроме него и меня никто не сумеет этого понять. Лесть была рассчитана на то, чтобы заставить меня согласиться, что ничего особенного не случилось, и поддержать ее миф, согласно которому арест был ошибкой, маленькой оплошностью судьбы, и не более того.

К счастью, между нашей первой встречей и рассмотрением дела в суде было довольно много времени, и поскольку Бренда знала, что я общаюсь с ее адвокатом, то старалась быть «хорошей клиенткой». Она не пропустила ни одного приема и через некоторое время, сама того не желая, начала постепенно выкладывать правду. К счастью, когда это произошло, она почувствовала облегчение, перестав жить придуманной жизнью. Вскоре началось психотерапевтическое лечение – не столько для того, чтобы произвести благоприятное впечатление на судью, которому предстояло рассматривать дело, сколько для того, чтобы помочь самой Бренде. К моменту вынесения приговора (шесть месяцев условно, полное возмещение ущерба плюс сорок часов общественно-полезного труда, которые она отработала в местном Женском клубе) Бренда так же усердно старалась быть правдивой, как прежде старалась скрывать свое истинное лицо и свои поступки.

Подлинная история Бренды, которую она поначалу рассказывала очень неохотно и уклончиво, начала выходить наружу во время нашего третьего сеанса. Вид у моей клиентки был очень усталый и измученный, и, когда я сказала об этом, она призналась, что всю неделю плохо спала. В ответ я поинтересовалась, в чем причина.

Сначала Бренда сказала, что виной тому приближающееся судебное заседание, но это ее объяснение прозвучало не особенно убедительно, и тогда я спросила:

– Нет ли чего-нибудь еще, что бы беспокоило вас на этой неделе?

Она задумчиво пожевала губы – как обычно, сначала верхнюю, потом нижнюю, затем снова верхнюю, а потом выпалила:

– Я наконец-то попросила мужа уйти, а теперь жалею об этом. Не могу спать, не могу работать, у меня нервный срыв. Мне было противно его поведение – то, что он так явно увивается за той девчонкой с работы. Но оказалось, что обходиться без него труднее, чем мириться с этим. Теперь я не знаю, как быть, и начинаю думать, уж не сама ли я во всем виновата. Он всегда говорил: все дело во мне, в том, что я такая холодная, закрытая и недостаточно женственная. Пожалуй, он был прав. Я и правда часто злилась и замыкалась в себе, но это из-за того, что он постоянно ко мне придирался. Я все время ему говорила: «Если хочешь от меня ласки, веди себя так, будто я тебе нравлюсь, говори мне приятные слова, а не тверди, до чего я ужасная, бесчувственная или непривлекательная».

Тут Бренда вдруг испугалась, брови взметнулись еще выше, и она начала отрицать то, о чем только что проговорилась. Размахивая ухоженными руками, она принялась оправдываться:

– Мы не то чтобы совсем расстались, просто решили немного отдохнуть друг от друга. И потом, Руди не такой уж придира. К тому же я, наверное, этого заслуживаю. Иногда прихожу с работы усталая, и мне не хочется готовить, тем более, что его не устраивает, как я это делаю. Ему гораздо больше нравится, как готовит его мать, поэтому он встанет из-за стола и уйдет к матери, а потом не является до двух часов ночи. Какой смысл постоянно стараться ему угодить – все равно ничего не получается! Но все не так уж плохо. Многие женщины живут гораздо хуже.

– А чем он занимается до двух часов ночи? – спросила я. – Не может же он столько времени сидеть у матери.

– Не знаю и знать не хочу. Скорей всего, встречается со своей пассией. Только это все равно. Мне даже лучше, когда его нет. А сколько раз, вернувшись домой, он устраивал скандалы! Главным образом из-за этого я и попросила Руди уйти – по его милости я так устаю, что на следующий день не в состоянии работать. Так что дело в этом, а не в его романе.

Передо мной была женщина, полная решимости ничего не чувствовать и не выдавать своих эмоций. А то, что они буквально рвались наружу, только заставляло ее выдумывать все новые оправдания, лишь бы запрятать их поглубже.

После третьего сеанса я позвонила ее адвокату и попросила его осторожно внушить Бренде, насколько важно для нее продолжать консультации. Я решила ей помочь и не собиралась упустить этот шанс. В начале четвертого сеанса я начала наступление.

– Расскажите, как вы относитесь к еде, – попросила я как можно ласковее.

Зеленые глаза Бренды испуганно расширились, землистая кожа еще больше побледнела, а сама она заметно напряглась. Но тут же прищурила глаза и обезоруживающе улыбнулась.

– Что значит «как относитесь к еде»? Вот странный вопрос!

Я объяснила, что некоторые черты ее внешности меня насторожили, и рассказала кое-что о нарушениях питания и их происхождении. Когда Бренда узнала, что у нее болезнь, которой страдают многие женщины, это помогло ей взглянуть на свое обжорство под новым углом. «Разговорить» ее удалось быстрее, чем я ожидала.

История Бренды оказалась длинной и запутанной, и ей самой понадобилось довольно много времени, чтобы отделить правду от привычки приукрашивать, выдумывать и притворяться, которая стала ее второй натурой. Бренда так давно скрывала истинное положение вещей, что сама запуталась в паутине своей лжи. Она усердно старалась довести до совершенства маску, которую являла внешнему миру, – маску, скрывающую ее страх, одиночество и жуткую внутреннюю пустоту. Ей было очень трудно оценить свое истинное положение, чтобы принять меры, необходимые для удовлетворения собственных желаний. Именно неудовлетворенность неудержимо толкала ее на воровство, на обжорство, после которого она вызывала рвоту и снова объедалась, на ложь, которой она пыталась прикрыть каждый свой поступок.

Мать Бренды тоже страдала приступами обжорства и избыточным весом; во всяком случае Бренде она запомнилась именно такой. Отец ее, худощавый, гибкий, энергичный мужчина, которого уже давно отталкивала как внешность жены, так и ее эксцентричная религиозность, ничуть не скрываясь, пренебрегал своими брачными обетами. Никто в семье не сомневался в его неверности, и тем не менее об этом никогда не упоминали. Одно дело – знать, и совсем другое – признать. Это было бы нарушением негласного семейного уговора: то, о чем мы не говорим вслух, для нас не существует – значит, не может нам повредить. Бренда неукоснительно соблюдала это правило и в своей собственной жизни. Если не признаешь чего-то плохого, значит, его и нет. Неприятности не существуют, пока не облечешь их в слова. Нет ничего странного в том, что она так упорно цеплялась за те самые выдумки и фантазии, которые ее губили. Неудивительно, что она так плохо переносила сеансы психотерапии.

Бренда выросла худощавой и гибкой, как отец. Девочку невероятно радовало, что она может есть сколько влезет и не толстеть, в отличие от матери. Но лет в пятнадцать огромные количества пищи, которые она поглощала, стали сказываться на ее фигуре. К восемнадцати годам она весила под сто килограммов и пребывала в полном отчаянии. Теперь, когда Бренда стала девушкой, папа стал говорить ей, своей бывшей любимице, ужасные вещи: что она становится точной копией матери. Разумеется, он не стал бы так говорить, если бы не был пьян. Но теперь он пил почти все время, даже в те редкие дни, когда был дома. Мама продолжала молиться и возносить хвалы Богу, папа – пить и гулять, а Бренда – есть, стараясь не чувствовать, как ее охватывает паника.