Читать книгу "Я дрался в штрафбате. "Искупить кровью!" - Григорий Койфман"

Явился в штаб. Кто-то из штабных офицеров мне говорит:

— Пойдешь командиром пулеметного взвода в мотострелковый батальон.

Я спросил:

— Опять на взвод? Так что теперь, всю войну я взводным провоюю?

Штабной начал почти орать, и на шум из соседней комнаты вышел командир бригады, полковник. Комбриг поинтересовался:

— Чем тут лейтенант недоволен?

Штабной ему отвечает:

— А он из штрафбата к нам прибыл!

Комбриг процедил:

— А… Ну тогда все понятно, — и удалился. Поставили на взвод.

Несколько раз пришлось заменять выбывших из строя ротных командиров, но после получения пополнения из офицерского резерва меня сразу возвращали на прежнюю должность — командира пулеметного взвода.

Неоднократно хотели представить к ордену Красной Звезды — больше бывшим штрафникам у нас в корпусе не полагалось, — но каждый раз наталкивались на категорический отказ комбрига или моего командира батальона, отъявленного антисемита. Комбат по фамилии Зотов (или Изотов) мне постоянно «тыкал в глаза пленом»: мол, как ты мог, советский командир…

Жаль, что этот Зотов сам, на своей шкуре, лето сорок первого года не испытал… Он бы тогда себе такого не позволял.

После каждой успешной боевой операции выживших офицеров бригады награждали орденами, но я уже знал, что мне наград никогда не видать, хоть я и воевал честно и храбро, себя в бою не жалел.

— А что происходило после войны, когда началась массовая чистка офицерских армейских рядов от бывших пленных и «окруженцев»?

— К моему великому удивлению, меня оставили в армии, но, согласно приказу Сталина, всех «бывших», оставленных в армии во время «кадровой зачистки», снимали со строевых должностей, и категорически запрещалось присваивать им очередные звания, принимать в партию и в военные академии. Меня перевели на административно-хозяйственную службу. И только с приходом к власти Хрущева вышел новый приказ, снимавший ограничения с бывших военнопленных. Так что старшим лейтенантом я стал только через 15 лет после присвоения первого командирского звания. После войны я женился на девушке, которую знал с детства — жили на одной улице. Когда началась война, моей будущей жене Марии было всего пятнадцать лет. Она, убегая от немцев, под бомбежками пешком дошла до Воронежа, неся на руках двухлетнюю сестренку!.. Служил я в дальних гарнизонах да в пермской тайге. В 1971 году вышел в отставку в звании майора, поселился в Брянске и еще двадцать лет преподавал в школе военное дело.

Покровский Александр Семенович

Интервью Анатолия Мостового

— В мае 41-го я окончил семь классов. Было мне четырнадцать лет, когда началась война. Уже в октябре в наш город Кондрово пришли враги. Это было в Смоленской области. А уже в конце декабря стало заметно, что немцы собираются драпать на Запад. Готовилось и население к самому худшему, так как пошли слухи, что немцы будут угонять население. Худшее произошло. В конце января 1942 года немцы начали угонять население в свой «фатерлянд». Так я оказался в концентрационном лагере для восточных рабочих «ОСТ» в польском городе Торн. В этом лагере были советские граждане разных национальностей, собранные со всей оккупированной части СССР.

Три года длилась наша лагерная жизнь и каторжный труд по 12 часов в день. Время шло. И приближалось освобождение. Это чувствовалось по отношению немцев к нам. Они уже не так строго контролировали наше поведение, на работы стали гонять пешком, а не возить на грузовиках. Настроение у нас улучшилось: все ждали больших событий. Все ждали их с нетерпением, но очень боялись, что немцы могут напоследок что-то сделать с узниками. Но, к счастью, все обошлось. Пришло долгожданное освобождение! Это было в последние дни февраля 1945 года.

Всех нас, освобожденных из лагеря, свезли на сборный пункт и уже оттуда отсылали, кого на Родину (домой, в ссылку, в лагерь — там была особая «фильтрация»), а кого — в армию. Всех, чей возраст достиг 17 лет, призывали в армию и отправляли в штрафные подразделения действующей армии. Таков был порядок. Таких долго на сборном пункте не задерживали. Срочно была собрана команда в 400 человек, куда попал и я, и нас пешим порядком направили в расположение 205-го запасного стрелкового полка. Туда мы прибыли 18 марта. Далее события развивались без задержки по многократно отработанному ритму — прежде всего беседа с сотрудниками Смерша, затем помывка в бане и обмундирование. Нас одели, как на парад: шинель без ремня и погон, ботинки без обмоток, х/б и нижнее белье. На головы нам выдали вязаные серые подшлемники, и все. Когда мы посмотрели друг на друга, то сразу вспомнили наших военнопленных, которых мы недавно видели у немцев, — никакого различия.

Потом началось наше документальное оформление, каждому требовалось выписать красноармейские книжки. Писать было некому, поэтому выбрали из нас несколько человек, кто окончил семь классов (попал туда и я), и вот эти писари всю ночь выписывали новобранцам документы. Оказалось, что все мы зачислены в 1-ю стрелковую роту 1-го стрелкового батальона 47-го стрелкового полка, а попросту — в первую штрафную роту. Моя красноармейская книжка, выписанная мной собственноручно, хранится у меня по сей день.

На все это ушла одна ночь. А утром 19-го мы уже были солдатами-штрафниками. Нам выдали оружие: винтовки и патроны. Сказали, что еще будет оружие. Мы покинули запасной полк, и в спешном порядке длинными переходами нас повели на передовую. Шли долго, пока не пришли к месту, где вдоль дороги были сложены ящики с немецкими фаустпатронами (ручные реактивные гранатометы). Сделали привал.

Этот день был для нас учебным. Прежде всего нам выдали по два «фауста». Потом построили и рассказали, как ими пользоваться на практике. Обучение заключалось в том, что командир взвода произвел один выстрел из «фауста». На этом наше обучение закончилось. Никто из нас так и не испробовал это оружие, хотя ящиков с ними вдоль дороги были штабеля.

Нас очень торопили. Остался последний переход. Вот и последний привал в боевом порядке артдивизиона. Орудия вели непрерывный огонь, а «Студебеккеры» с боеприпасами стояли рядом, в лесочке. Тут мы и сделали последний привал. Все были так измотаны, что многие падали от усталости и сразу же засыпали. Я сел на подножку кабины грузовика, чтобы перекусить сухим пайком. И тут же почувствовал сильнейший удар, меня всего обсыпало землей. Инстинктивно я бросился на землю, так и не понимая, что же произошло. Все солдаты тотчас рассыпались в разные стороны. Оказалось, что крупнокалиберный снаряд немцев угодил прямо под передние колеса «Студебеккера», на котором я устроился похарчевничать. Но не взорвался! А машина была доверху загружена снарядами. Хранил меня Господь!

Нас опять спешно построили и — марш вперед! Когда мы проходили мимо других подразделений, то обратили внимание на то, что солдаты как-то по-особому смотрят на нас, не шутят, как это бывает обычно, не спрашивают о земляках, а сразу замолкают и молча смотрят на нас. Оказывается, они уже знали о нас самое главное на фронте: для них мы были уже обреченными на смерть.