Читать книгу "Герцог-упрямец - Мэдлин Хантер"

– Я думаю, она идеальная дуэнья, – послышался тихий голос Брентворта, прозвучавший удивительно чувственно.

Девина едва заметно кивнула. Да, идеальная… Рассеянная… Отсутствующая… Читающая где-то наверху, пока ее подопечную соблазняют. И вовсе не ведьма. Чудесная женщина!

В какой-то момент Девина вдруг почувствовала, что сладостные поцелуи Брентворта уже не казались такими же приятными, как вначале. Она с нетерпением ждала другой ласки, более интимной, но ничего не происходило: Брентворт продолжал сдерживаться.

Неужели он собирался и дальше подвергать ее такой пытке? Девина схватила его руку и положила себе на грудь. Поцелуй Брентворта прервался, затем послышался голос:

– Как пожелаешь, милая.

«О, так гораздо лучше», – подумала Девина с облегчением. А Брентворт ласкал ее груди и теребил отвердевшие соски. Поцелуи его теперь стали пылкими и чувственными, и эта чувственность в конце концов захлестнула Девину – сознание ее заволокло тьмой, и теперь она хотела только наслаждения, хотела больше близости, больше всего!..

Рука ее скользнула под сюртук герцога, и он замер на мгновение. Затем, улыбнувшись, передернул плечами и как-то умудрился скинуть сюртук. Девина принялась возиться с пуговицами на его жилете, а он тем временем сорвал с себя галстук.

Затем были расстегнуты пуговицы и на его рубашке, и вот наконец Девина прижалась губами к его обнаженной груди, а Брентворт уже развязывал ленты на ее платье. Приподняв голову, она начала ему помогать – ее тело жаждало освободиться от платья.

Дергая шнуровку на корсете, Брентворт одновременно ласкал грудь девушки, а Девина тихонько стонала. Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем шнуровка была распущена. Наконец она спустила корсет, но тут же мысленно воскликнула: «Ведь еще и сорочка!..»

Словно прочитав ее мысли, Брентворт спустил и сорочку, обнажая груди, и прошептал:

– Ты прелестна, Девина, настоящая красавица…

Затем он коснулся пальцем ее набухшего соска, и девушка едва не вскочила с дивана – настолько сильным оказалось ощущение. Но ей почти тотчас же захотелось большего, и Брентворт, как будто снова прочитав ее мысли, вдруг наклонил голову и легонько прикусил сосок. Девина громко вскрикнула, а он, продолжая ласкать, скользнул губами ниже, к бедрам, затем раздвинул ее ноги – и тут снова помешало платье. О, это ненавистное платье! Оно не давало ей получить то, чего она так хотела! Девина потянула юбку вверх, а Брентворт помогал ей, одновременно продолжая ласкать. Но вот наконец они преодолели и это препятствие, а потом…

Едва лишь пальцы Брентворта коснулись ее лона, она закричала. Закричала так громко, что даже испугалась собственного голоса. Но оказалось, что этот ее крик все изменил, все разрушил. Нет-нет, он не заглушил ее чувственный голод, но остановил чудесные ласки Брентворта. Он вдруг замер – словно окаменел. Отчаянно стремясь к продолжению, Девина обхватила его лицо ладонями и поцеловала. Он не отстранился и даже поцеловал ее в ответ, но уже не так страстно, как до этого. Поцелуй его был нежный и осторожный – так целуют на прощание, в последний раз.

А потом он отвернулся, и Девина услышала, как он вполголоса выругался.

– Прошу прощения, мне не следовало… – Брентворт подтянул вверх ее сорочку, затем опустил юбку и добавил со вздохом: – Если вы повернетесь, я поправлю все остальное.

Девина тоже вздохнула и на мгновение прикрыла глаза, не в силах поверить, что так внезапно все прекратилось. Покачав головой, она прошептала:

– Спасибо, я сама.

Брентворт опять ее поцеловал – теперь уже и впрямь в последний раз.

– Прошу прощения. Я был не в себе. – Он поднялся.

– Говорите, не в себе? Но только не в тот момент, когда вы начали все это… – Девина снова прикрыла глаза.

– Может, и так.

И почти тотчас же услышала его шаги. Удалявшиеся. Потом дверь открылась – и закрылась. Он ушел.

Девина взяла себя в руки, но не сразу, через минуту-другую. В конце концов она все же сумела справиться с корсетом и завязками и привела себя в относительно приличный вид. И с каждой минутой злилась все сильнее.

Неужели этот мужчина, этот образец сдержанности, это существо, высеченное из камня, действительно ждет, что она поверит в его «был не в себе»? Он точно знал, что делает. Что начал делать. И то, что он снова начал терзаться угрызениями совести, после того как содрал с нее всю одежду… Нет, это непростительно! Недопустимо! Грубо, подло! И возмутительно… Что ж, очень хорошо, что он ушел. Потому что ей хотелось осыпать его самой отборной бранью! Которую он, этот вельможа, конечно же, заслужил.

В ярости стиснув зубы, чувствуя, что она вот-вот… О, какой же он негодяй!.. Девина подошла к двери, рывком ее распахнула и затопала к лестнице. Лакей, стоявший чуть поодаль от двери, в испуге отпрянул, когда она перед ним остановилась.

– Где комнаты Брентворта?

Лакей что-то пробормотал в ответ, но Девина, не дослушав его, пошла дальше – была уверена, что и сама найдет этого негодяя. Скотину и болвана! И нет ему никаких оправданий!

Холодный воздух наконец-то сделал свое дело, и Брентворт, вернувшись с террасы, направился к себе в спальню. Однако же… Что это?..

Где-то поблизости раздался жуткий грохот. И вот снова…

Эрик быстро зашагал по коридору – и остановился у своей спальни; у порога стояла Девина, все еще с вытянутой вперед рукой, которой с размаху толкнула дверь так, что та с грохотом ударилась о стену. Окинув его обжигающим взглядом, она прокричала:

– Самодовольная, чванная, самонадеянная, испорченная, эгоистичная жаба – вот кто ты такой!

– Жаба?..

– Да, презренный человечишка, трус!

– Я готов согласиться с жабой и даже с презренным, но трус…

– Тогда предложи другое слово! И не говори «благородно» и «по-джентльменски», не то я выцарапаю тебе глаза!

Эрик тяжело вздохнул:

– Девина, я могу понять, почему ты так сердишься, но…

– «Я могу понять, почему ты так сердишься»! – передразнила она. – Нет, ты не можешь этого понять. Ладно, хорошо, первый поцелуй будем считать случайным порывом, но то, что случилось потом… Это было вполне сознательно. И очень жестоко. Ты меня слышишь? И не говори мне, что ты тоже страдал. Мужчины вечно ноют насчет своего неудобства! И ноют куда больше женщин! Но я говорю тебе прямо сейчас, что поступить так со мной – это совершить один из самых неосмотрительных актов непреднамеренной жестокости. А ты сделал это дважды. Дважды, понял?

Эрик отвел глаза. И молчал. Потому что она была совершенно права, эта юная женщина, стоявшая сейчас перед ним, воинственная и чертовски величественная, пригвоздившая его взглядом.

– И не вздумай сделать это снова. Никогда, никогда больше ко мне не прикасайся! И никогда меня не целуй! Я не позволю так со мной обращаться!