Читать книгу "Алексей Константинович Толстой - Владимир Новиков"

«Баллада с тенденцией» ещё более едкая. Молодые влюблённые в старинном наряде идут по цветущему лугу; невеста восхищается окружающей красотой, на что жених начинает свою проповедь — также совершенно в духе Гейне:

«Здесь рай с тобою сущий! Воистину всё лепо! Но этот сад цветущий Засеют скоро репой!»

«Как быть такой невзгоде! — Воскликнула невеста. — Ужели в огороде Для репы нету места?»

А он: «Моя ты лада! Есть место репе, точно, Но сад испортить надо Затем, что он цветочный!»

Она ж к нему: «Что ж будет С кустами медвежины, Где каждым утром будит Нас рокот соловьиный?»

«Кусты те вырвать надо Со всеми их корнями, Индеек здесь, о лада, Хотят кормить червями!»

Подняв свои ресницы, Спросила тут невеста: «Ужель для этой птицы В курятнике нет места?»

«Как месту-то не быти! Но Соловьёв, о лада. Скорее истребити За бесполезность надо!»

«А роща, где в тени мы Скрываемся от жара, Её, надеюсь, мимо Пройдёт такая кара?»

«Её порубят, лада, На здание такое, Где б жирные говяда Кормились на жаркое;

Иль даже выйдет проще, О жизнь моя, о лада, И будет в этой роще Свиней пастися стадо».

«О друг ты мой единый! — Спросила тут невеста, — Ужель для той скотины Иного нету места?»

«Есть много места, лада, Но наш приют тенистый Затем изгадить надо, Что в нём свежо и чисто!»

«Но кто же люди эти, — Воскликнула невеста, — Хотящие, как дети, Чужое гадить место?»

«Чужим они, о лада, Не многое считают: Когда чего им надо, То тащут и хватают».

«Иль то матерьялисты, — Невеста вновь спросила, — У коих трубочисты Суть выше Рафаила?»

«Им имена суть многи, Мой ангел серебристый, Они ж и демагоги, Они ж и анархисты.

Толпы их всё грызутся, Лишь свой откроют форум, И порознь все клянутся In verba вожакорум[78].

В одном согласны все лишь: Коль у других именье Отымешь и разделишь, Начнётся вожделенье.

Весь мир желают сгладить И тем внести равенство, Что всё хотят загадить Для общего блаженства!»

(«Порой весёлой мая…». 1871)

Здесь же Толстой указывает на простое средство удержать пыл неистовых разрушителей:

Чтоб русская держава Спаслась от их затеи, Повесить Станислава[79] Всем вожакам на шеи!

Действительно, на память сразу же приходят такие идеологи нигилистов, как Максим Антонович и Юлий Жуковский, в конце концов сделавшие благополучную карьеру и дослужившиеся до высоких чинов — и это пример далеко не единственный.

Понятно, что выступление Алексея Толстого в «Русском вестнике» не прошло незамеченным. В сатирическом журнале «Искра» появилась ответная пародийная «Баллада с полицейской тенденцией». Не прошёл мимо и Салтыков-Щедрин. В «Дневнике провинциала в Петербурге» балладу А. К. Толстого читают на рауте у «председателя общества благих начинаний» отставного генерала Проходимцева. Тогда же Салтыков-Щедрин в письме Алексею Жемчужникову, не скупясь на слова, назвал русскую прессу «царством мерзавцев» и тут же прокомментировал: «Прибавьте к этому забавы вольных художников вроде гр. А. К. Толстого, дающих повод своими „Потоками“ играть сердцем во чреве наших обскурантов. Не знаю, как Вам, а мне особенно больно видеть, когда люди, которых почитал честными, хотя и не особенно дальновидными, вооружаются в радость обскурантизма, призывая себе на помощь искусственную народность»[80].

А. К. Толстого и русских радикалов разделяло прежде всего их отрицание так называемого «чистого искусства». Писаревского ниспровержения Пушкина он принять никак не мог. Правда, Алексей Толстой не уступал Дмитрию Писареву в запальчивости, когда писал, что «как бы дивные стихи Пушкина… ни истолковывались животными вроде Писарева, над которым да смилостивится Бог, истолкователи останутся животными, а Пушкин — поэтом навеки». Но проповедуемый радикальными публицистами (в том числе и Писаревым) культ позитивной науки был и для А. К. Толстого неподвержен сомнению. Вспомним его слова, что он с большим удовольствием спорил бы с Базаровым. Наверняка у них было бы много общего. Когда разнеслись слухи, что начальник Главного управления по делам печати Михаил Николаевич Лонгинов (некогда либерал и незаурядный учёный) запретил издание перевода книги Чарлза Дарвина «Происхождение видов» как противоречащую Священному Писанию, Алексей Константинович Толстой обратился к нему с язвительным посланием, где напомнил, что

И Коперник ведь отчасти Разошёлся с Моисеем.

Он насмешливо переиначивает аргументы своего оппонента:

Способ, как творил Создатель, Что считал он боле кстати — Знать не может председатель Комитета по печати.

На небе же

Ходят Божии планеты Без инструкции цензурной.

(«Послание к М. Н. Лонгинову о дарвинизме». 1872)

Но, как это часто случается в России, подлинную славу блестящего сатирика А. К. Толстому принесли вовсе не эти стихотворения на случай, а то, что при его жизни существовало только в списках и в печать попасть не могло. Таковы две замечательные поэмы: «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» и «Сон Попова». Они долгое время принадлежали к «подпольной» литературе, хотя широко разошлись по всему пространству России.