Читать книгу "Алексей Константинович Толстой - Владимир Новиков"

Алексею Толстому ответил редактор знаменитого сатирического журнала «Искра» Василий Курочкин:

Ой ты, гой еси, ваше сиятельство! Неприличны в печати ругательства, И не вырастут травы целебные, Коль посеешь слова непотребные. Али речь ты повёл с «пугачёвцами»? Аль считаешь читателей овцами? Как же ты, с воспитанья-то светского, Речь повёл крепостного дворецкого, Забубённую, слышь, залихватскую И как быдто б маненько — кабацкую? ………………………………………….. Журналист, убеждающий палкою, Конкурирует с куклою жалкою, С деревянною детской игрушкою, С драчуном балаганным Петрушкою, А у кукол для споров все данные — Только палки одни барабанные. Оттого, государь, Что башки их, как встарь, Деревянные!

(«Новый Пантелей-целитель». 1875)

Постоянно жившему в Красном Роге Алексею Толстому весь этот шум, поднятый петербургскими витиями, представлялся не более чем бурей в стакане воды, «журнальной галиматьёй». Образцом подобной галиматьи он считал бурную «критику слева» только что опубликованного романа И. А. Гончарова «Обрыв», где писатель затронул такие новации русской жизни, как женская эмансипация и нигилизм, сделав одним из главных героев нигилиста Марка Волохова. По этому поводу Алексей Константинович писал Михаилу Стасюлевичу 12 ноября 1869 года:

«В вашем последнем № есть статья Вашего шурина, г-на Утина, о спорах в нашей литературе. При всём моём уважении к его уму, я не могу, с моею откровенностью, не заметить, что он оказывает странную услугу новому поколению, признавая фигуру Марка его представителем в романе. Скажите, ради Бога, отчего люди средних лет не принимают на свой счёт такие личности, как Райский? А люди пожилые такие личности, как тот советник, которого выгнала бабушка? Отчего люди нового поколения начинают кричать: пожар! — как скоро выводится на сцену какой-нибудь мерзавец? Ведь это, salva venia et exceptis excipiendis [76],называется на воре шапка горит! Мне, например, 52 года, но, ей-богу, мне не приходило в голову обижаться, когда я встречал в романе пятидесятилетнего подлеца. Это что-то nicht richtig [77]. Но к чёрту всех Базаровых и Волоховых, не литературных, а живых!»

Вместе с тем к Базарову, каким он выведен в романе Тургенева «Отцы и дети», А. К. Толстой испытывал большую симпатию. Ему были очевидны незаурядные интеллектуальные и нравственные качества этого героя. Перечитывая роман в немецком переводе, он недоумевал: «Какие звери — те, которые обиделись на Базарова! Они должны были бы поставить свечку Тургеневу за то, что он выставил их в таком прекрасном виде. Если бы я встретился с Базаровым, я уверен, что мы стали бы друзьями, несмотря на то, что мы продолжали бы спорить» (письмо С. А. Толстой из Дрездена от 11 декабря 1871 года).

Такие споры А. К. Толстой вёл с неким доктором Кривским, жившим в 1868–1870 годах в Красном Роге в качестве домашнего врача. Он был как бы живым воплощением Базарова. Толстой шутил, что высоко учёный медик всего лишь «кровосмесительный любовник шпанских мух и всяких жестокрылых». Его нигилизм не шёл дальше различных нелепых выходок и ехидных высказываний в адрес местных служителей клира. Всё это смешило Алексея Константиновича. Усадебный эскулап стал героем цикла «Медицинских стихотворений», порождённых очередной вспышкой «прутковского духа». Садясь вместе с доктором за обеденный стол, Толстой обязательно клал перед собой листок бумаги, ибо изречения собеседника сразу же вызывали у него рифмованную реакцию. Вот одно из стихотворений этого цикла:

«Верь мне, доктор (кроме шутки!), — Говорил раз пономарь, — От яиц крутых в желудке Образуется янтарь!»

Врач, скептического складу, Не любил духовных лиц И причётнику в досаду Проглотил пятьсот яиц.

Стон и вопли! Все рыдают, Пономарь звонит сплеча — Это значит: погребают Вольнодумного врача.

Холм насыпан. На рассвете Пир окончен в дождь и грязь, И причётники мыслете Пишут, за руки схватясь.

«Вот не минули и сутки, — Повторяет пономарь, — А уж в докторском желудке Так и сделался янтарь!»

(«Медицинские стихотворения. 3». 1868)

Но надо сказать, что адепт крайнего материализма Кривский отнюдь не был равнодушен ни к красотам природы, ни к искусству. Он, несмотря на тучность и вообще на врождённую апатию, по ночам ездил с поэтом верхом только для того, чтобы вкусить очарование тёмного леса, наполненного криком журавлей, пением дроздов, голосами кукушки и болотных птиц. Поэт и нигилист выезжали за полночь, углублялись в чащу вёрст на десять и у костра ждали зарю, когда можно было — при первых лучах солнца — начать охоту на глухарей.

Наиболее злыми выпадами против нигилистов, «матерьялистов», «прогрессистов» стали две опубликованные на страницах «Русского вестника» в 1871 году баллады: «Поток-богатырь» и «Порой весёлой мая» (первоначальное название «Баллада с тенденцией»). Как и его любимый поэт Генрих Гейне, Алексей Толстой соединяет романтическую балладу и сатиру на текущий момент. «Поток-богатырь» (эту балладу Толстой считал своим credo и не раз с гордостью вспоминал, что она вызвала по его адресу лавину оскорблений) начинается с описания пира у киевского князя Владимира, но затем былинный герой засыпает и пробуждается в современном автору Петербурге:

Пробудился Поток на другой на реке, На какой? не припомнит преданье. Погуляв себе взад и вперёд в холодке. Входит он во просторное зданье. Видит: судьи сидят, и торжественно тут Над преступником гласный свершается суд. Несомненны и тяжки улики, Преступленья ж довольно велики: Он отца отравил, пару тёток убил, Взял подлогом чужое именье. Да двух братьев и трёх дочерей задушил — Ожидают присяжных решенья. И присяжные входят с довольным лицом: «Хоть убил, — говорят, — не виновен ни в чём!» Тут платками им слева и справа Машут барыни с криками: браво!

И промолвил Поток: «Со присяжными суд Был обычен и нашему миру, Но когда бы такой подвернулся нам шут, В триста кун заплатил бы он виру!» А соседи, косясь на него, говорят: «Вишь, какой затесался сюда ретроград! Отсталой он, то видно по платью, Притеснять хочет меньшую братью!»

Но Поток из их слов ничего не поймёт, И в другое он здание входит; Там какой-то аптекарь, не то патриот, Пред толпою ученье проводит: Что, мол, нету души, а одна только плоть, И если и впрямь существует Господь, То он только есть вид кислорода, Вся же суть в безначалье народа.

И, увидя Потока, к нему свысока Патриот обратился сурово: «Говори, уважаешь ли ты мужика?» Но Поток вопрошает: «Какого?» «Мужика вообще, что смиреньем велик!» Но Поток говорит: «Есть мужик и мужик: Если он не пропьёт урожаю, Я тогда мужика уважаю!»

«Феодал! — закричал на него патриот, — Знай, что только в народе спасенье!» Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ. Так за что ж для меня исключенье?» Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот! Править Русью призван только чёрный народ! То по старой системе всяк равен, А по нашей лишь он полноправен!»

Тут все подняли крик, словно дёрнул их бес, Угрожают Потоку бедою. Слышно: почва, гуманность, коммуна, прогресс, И что кто-то заеден средою. Меж собой вперерыв, наподобье галчат, Всё об общем каком-то о деле кричат, И Потока с язвительным тоном Называют остзейским бароном.

(«Поток-богатырь». 1871)