Читать книгу "США во Второй мировой войне. Мифы и реальность - Жак Р. Пауэлс"

От тех стран, которые были освобождены Америкой, Вашингтон ожидал благодарности в виде сотрудничества в отношении свободной торговли и политики открытых дверей для американского инвестиционного капитала. Будет справедливым сказать, что американцы обеспечили приход к власти в освобожденных ими странах только таких правительств, которые выступали в поддержку этой политики. Американцы надеялись, кроме того, что и в других странах Европы, а именно в Германии и в восточноевропейских государствах, после войны к власти придут правительства, которые положительно будут относиться к такой либеральной экономической политике, от которой Соединенные Штаты ожидают такие высокие дивиденды. В особенности восстановление экономики потерпевшей поражение Германии обещало создать беспрецедентные возможности для бизнеса, и американская промышленность была решительно настроена на получение славных прибылей от грядущей «золотой лихорадки» между Рейном и Одером. В девятнадцатом веке граница с Диким Западом функционировала в качестве экономического и социального мотора для Америки; после Второй мировой войны казалось, что провидение создало новую восточную граница для Америки в Европе, и прежде всего в Германии, границу, призванную обеспечить Америку рогом изобилия неограниченных экономических возможностей307.

Сказочные перспективы бизнеса могло также открыть восстановление экономики СССР. Американское участие в решении этой титанической задачи еще оставалось возможным, и от «перспективы прибыльной крупномасштабной торговли с Россией» у многих американских промышленных магнатов текли слюнки. Это также относится к тем, кто еще незадолго до этого не делал секрета из своей ненависти к советской системе. Было подсчитано, что стоимость будущего ежегодного экспорта в Советский Союз составит от 1 до 2 млрд долларов308.

Американские лидеры были полны решимости наводнять мир не только американской экспортной продукцией, но также и сопутствующими американскими взглядами на мир, в которых царили «личная свобода, демократия, свобода предпринимательства и свободная торговля». Это была идеологии, которая использовалась для продвижения нового экономического порядка Америки в Европе и во всем мире, включая не в последнюю очередь и сами Соединенные Штаты. Для американских лидеров было просто немыслимо, что у некоторых людей были другие идеи, например у европейских бойцов Сопротивления, которые мечтали о социальном и экономическом «новом курсе», в корне отличном от жесткой американской капиталистической системы. У них практически не было понимания радикальных прогрессивных социально-экономические программ, таких, как «Хартия Сопротивления» во Франции, которая призвала к национализации некоторых фирм или промышленных секторов и которая, следовательно, ограничивала принципы свободного предпринимательства. Не менее неприятными для них были и умеренные, но более или менее левые идеи европейских социалистов или социал-демократов. Однако самым отвратительным в американских глазах был коммунизм. Причина этого заключалась в том, что данная революционная идеология отказывалась от капитализма в целом, а кроме того, в том, что ее сторонники были активно заняты с 1917 года строительством в Советском Союзе радикально отличающейся социально-экономической системы, таким образом, обеспечивая капитализм нежелательной конкуренцией общества, построенного на противоположных капиталистическим принципах.

В двадцатые и тридцатые годы американские политические и промышленные элиты был антикоммунистами и, следовательно, с пониманием относились к фашизму. Однако после Перл-Харбора фашисты стали врагами Америки, в то время как Советский Союз по воле причуд войны превратился в союзника Дяди Сэма. Лишь по этой причине во время войны были временно приглушены пылающие огни антикоммунизма. Тем не менее большинство религиозных, политических, а также военных лидеров Америки продолжали считать коммунизм своим истинным врагом. Даже после Перл-Харбора католические журналисты, например, как правило, оставались лояльными довоенной ортодоксальной доктрине, которая предпочитала фашизм, поддерживаемый в Ватикане, «безбожному» коммунизму. Многие известные американцы публично сетовали на то, что Соединенные Штаты оказалась в состоянии войны «не с тем врагом», и сенатор Тафт громко предупреждал, что «победа коммунизма будет гораздо более опасной для Соединенных Штатов, чем победа фашизма»309. В военной академии Вест-Пойнта, где боевая элита Америки проходила школу, несколько генералов в порыве откровенности открыто жаловались, что Америка вступила в войне «на неверной стороне»; вину за этот промах возлагали на плечи лично президента Рузвельта, которого снисходительно называли «евреем Франклином Д. Розенфельдом», почти так же, как его называл Гитлер. «Мы должны были бороться с коммуняками, а не с Гитлером», – таково было общее заключение310.

Все это на практике означало, что во время войны реальные или воображаемые коммунисты также систематически подвергались преследованиям со стороны американских властей. Охота на коммунистов была давней и по-прежнему актуальной специальностью ФБР Дж Эдгара Гувера, но во время войны ФБР столкнулось с растущей конкуренцией в этом отношении со стороны так называемой Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности (КРААД) якобы антифашистского комитета Конгресса. Это «один из величайших парадоксов [американской] истории, – пишет американский ученый Ной Айзенберг, – что ФБР и КРААД специально преследовали немцев, бежавших от нацистской диктатуры “по политическим, а также этническим мотивам” и поселилившихся в Соединенных Штатах, например, Томаса и Генриха Манна, Эриха Марию Ремарка и Бертольда Брехта». Подчиненные Эдгара Гувера, которые, как пищет Айзенберг, «сами себя назначили в качестве защитника народа от угрозы зарубежной коммунистической инфильтрации», шпионили за этими немецкими беженцами и часто тревожили их не потому, что в них подозревали нацистских агентов, а потому, что их политические пристрастия были слишком левыми, по мнению властей311.

В своей знаменитой устной истории Второй мировой войны «Хорошая война», Стадс Теркель цитирует представителя американского Красного Креста, который заметил, что если говорить об американских лидерах, то их военный союз с СССР просто никогда не был “от чистого сердца”»312. Это было очень оправданным заявлением. Для американской правящей элиты война против фашистской Германии, действительно, была не больше, чем аномалией, незапланированной, нежелательной, тем неожиданным перерывом, который временно прервал их пустившие глубокие корни антикоммунистические мысли и планы, но не остановит их от возвращения к этим мыслям и планам, как только конфликт с «не тем врагом» подойдет к концу. Как выразился итальянский историк Филиппо Гайя:

«Основное внимание оставалось сконцентрированным на борьбе против большевизма и против преобразования мира на социалистических началах. В этом отношении Вторая мировая война была феноменом, имевшим среднее значение, просто отступлением в гораздо более широкой схеме, а именно в планах уничтожения большевизма»313.

После поражения фашизма в Европе весной 1945 года создались условия для возрождения антикоммунизма в Америке. Причем в то время коммунизм становился еще более ненавидимым врагом, потому что он остался единственным идеологическим конкурентом американской идеологии и был заклятым врагом «демократии», «личной свободы», «частной собственности» и не в последнюю очередь такого рода международной свободной торговли, в которую американская промышленность и правящая элита вложила такие большие надежды. В «прекрасном новом мире», который должен был возникнуть под эгидой американцев из пепла Второй мировой войны, в «американском веке», для которого 1945-й должен был стать нулевым год, не было места для коммунизма.