Читать книгу "Обреченные - Чак Паланик"

Наблюдала она и за моими похоронами. Мой биоразлагаемый гроб несли короли и президенты.

Вполне очевидно: тот, кому предстояло меня убить, стал бы поносимым всеми Иудой. Родители искали долго. Они хотели усыновить худшего из юных негодяев и головорезов, надеясь, что он сделается моим палачом. И лишь когда они испытали Горана – дикого Горана, – то поняли: вот их злодей. Нет, происшедшее в «Диснейуорлде» не было случайностью. Скорее тщательно срежиссированным экспериментом. Когда Горану вручили нож и подвели к нему очаровательную лошадку… когда он без колебания перерезал ей горло, мама с папой убедились, что отыскали-таки актера на роль моего будущего убийцы.

21 декабря, 12:31 по гавайско-алеутскому времени

Что делает семью семьей

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

Милый твиттерянин!

В Афинах, в Аспене или в Аделаиде мы с родителями всегда творили собственную семью. Когда бы мы ни оказывались вместе, наша любовь оставалась невредимой. Мы были не из тех обычных, привязанных к определенному участку затхлого компоста семей, которые выращивают картофель и чешут шерсть. Мы владели столькими домами в Дублине, Дурбане и Дубае, что ни один не считали своим настоящим домом. Мы походили не на генетически изолированных галапагосских зябликов мистера Дарвина; скорее на сгинувшие кочевые племена со страниц Библии. В Ванкувере, в Лас-Вегасе или Ван-Найсе единственным постоянным и неизменным для нас были мы сами.

Цементом, скреплявшим родителей, годами служили мои недостатки. Мой жир, мое тихое и мизантропическое аномальное поведение книжного червя – вот изъяны, которые они желали устранить. А когда я по уши увлеклась Иисусом… что тут скажешь – лучшего клея для их брачных уз не существовало. Прости мне это хвастовство, но я гениально удерживала вместе маму и папу, в то время как родители моих одноклассников постоянно женились и разводились с новыми людьми. В Майами, Милане или Миссуле – обстановка вечно менялась, но мы были друг у друга.

Были до этого момента. Вот почему Бог и воздвиг такой брандмауэр между живыми и мертвыми: досмертные всегда искажают то, что им говорят засмертные. Иисус, Мохаммед или Сиддхартха – когда бы умерший ни возвращался дать какой-нибудь банальнейший совет, его живой адресат перевирал все до последнего слова. В итоге разражались войны. Сжигались ведьмы. К примеру, когда в 1858-м году в Лурде Бернадетта Субиру вошла в воду, Дева Мария материализовалась лишь затем, чтобы предупредить: «Не играй здесь, малышка. Тут вредные-нехорошие медицинские отходы». История похуже: в 1917-м, когда Дева Мария явилась нищим детям-пастушкам в Фатиме, она всего-то желала подсказать им номер выигрышного лотерейного билета. Вот они, добрые намерения! Мертвая женщина хотела только помочь, а эти досмертные оборванцы Ctrl+Alt+Перегнули палку.

Подводя итог: досмертные все понимают неправильно. Впрочем, в нынешний исторический момент вряд ли стоит винить их в том, что они, изголодавшись духовно, готовы заглотить любую веру. Да, милый твиттерянин, пусть у нас есть вакцины от полиомиелита и поп-корн для микроволновки, однако светский гуманизм – лишь прикрытие в благополучные времена. В окопах никогда не молились Теду Кеннеди. Никто на смертном одре не складывает в отчаянии руки и, рыдая, не молит Хилари Клинтон о помощи. Мои же родители могли обращать в свою веру. Мои советы ввели их в заблуждение, и вот заголовки: «Камилла подает на развод!»

Я провалила свою вечную миссию удерживать родителей вместе.

21 декабря, 12:35 по гавайско-алеутскому времени

Камилла отрицает

Отправила Мэдисон Спенсер ([email protected])

Милый твиттерянин!

Я спрашиваю мать:

– Кто такая Персе…

– Персефона, – отвечает она.

Если верить Леонарду, Персефона была девушкой столь поразительной, что некий дикий персонаж по имени Аид, взглянув не нее лишь раз, безумно влюбился. Она жила на Земле с любящими родителями, но Аид соблазнил ее и сбежал с нею к себе в подземное царство. В отсутствие Персефоны в мире сделалось холодно. Без ее благодати листья опадали с деревьев, цветы увядали. Шел снег. Вода обращалась в лед, дни становились короче, а ночь прирастала.

Некоторое время Персефона была счастлива с мужем. В новом подземном доме она завела друзей, приняла их обычаи и среди равных себе сделалась общей любимицей, как прежде на Земле. Аид любил ее не меньше, чем когда-то родители, однако вскоре она по ним затосковала. Через полгода Аид сдался – он обожал ее и едва ли мог хоть в чем-то отказать. Но лишь когда она поклялась, что вернется в подземное царство, Аид позволил ей уйти.

Когда Персефона ступила на Землю, снег, укрывший ее прежний дом, растаял. Деревья зацвели и принесли плоды, дни сделались такими длинными, что разделявшие их ночи почти исчезли. Родители Персефоны необычайно обрадовались, и шесть месяцев они жили втроем, как когда-то до ее замужества.

По словам Леонарда, по прошествии полугода Персефона попрощалась с родителями и отправилась к мужу, Аиду. В ее отсутствие Земля уснула. Вновь миновали шесть месяцев, она вернулась, принеся с собой лето.

– И все? – спрашиваю я. – В университет она не пошла, нигде не работает? Просто мотается туда-обратно между родителями и мужем?

С печальной улыбкой (она такая слабая, что, похоже, последствия ботокса ощущаются даже на том свете) мать произносит:

– Моя дочь – Персефона…

Я испытываю смешанные чувства. Принять подобное предложение от Сатаны я не могла, но в мамином изложении оно казалось привлекательнее. Она не слишком-то лестна, эта идея, что меня родили, вырастили и раскормили, как теленка для ритуального заклания. Родители держались на расстоянии, поскольку знали, что моя жизнь завершится так трагично; даже выбрали убийцу и бросили меня ему на растерзание.

Вероятно, это объясняет мое плотское влечение к пышущему здоровьем Горану. Разве всех нас не зачаровывает орудие нашей будущей гибели?

Есть своя прелесть в том, что я родилась уже обреченной и что все, кого я любила, знали обо мне больше, чем я. Если так, то мне отпускаются любые грехи. Я беспомощна, несведуща, зато невинна.

Что меня раздражает, так это образ Леонарда-кукловода, ботаника-отщепенца, который названивает моей маме и дергает за веревочки; Леонарда, сидящего в аду с гарнитурой на голове за пультом телефонного опросчика и навязывающего свою философию одиннадцатилетней маме. Этот образ заставляет меня сказать:

– Я его знаю, Леонарда. Он начитанный, – говорю я, – но не знает всего.

Мамин призрак Ctrl+Alt+Ошарашен.

– Он обманул тебя, – продолжаю я. – Леонард купил твое доверие выигрышным лотерейным билетом и инсайдами с фондовых рынков, чтобы ты позволила меня убить. – Слова хлынули, их не остановить: – Мама, Леонард лжет! Скотинизм – большая ошибка! – Я придвигаюсь к ней, хочу успокоить. Мои руки раскинуты для утешающих объятий. – Все будет нормально. Ты была глупенькой одиннадцатилетней девочкой. Мне это так знакомо…