Читать книгу "Лючия, Лючия - Адриана Триджиани"

— Если бы мы так ели каждый день, мне бы пришлось расставить все свои юбки, — говорю я Розмари, складывая руки поверх живота и откидываясь на спинку стула.

— Не беспокойся, сегодня мы так много прошли пешком, наверное, миль пять от вокзала до гостиницы. Это все равно что прогуляться от Коммерческой улицы по Бруклинскому мосту до дома моих родителей. — Розмари улыбается и съедает еще одну полную ложку крема.

Папа поднимает бокал:

— Mia famiglia.[48]

Я улыбаюсь ему. И как бы я ни скучала по Джону, я понимаю, что буду очень рада, если мне выпадет шанс еще раз отправиться в такую поездку с моим отцом.

— Господи, пап, перестань плакать. Что о нас подумают, — лукаво говорит Эксодус.

— Простите. Я пью за моих родных, за тех, кого я люблю больше всего на свете. Завтра мы посмотрим Венецию, а потом в мой отчий дом. Salute.[49]

Мы все поднимаем бокалы и добавляем:

— Cent'anni.

Пусть еще сто лет все мы будем здоровы и счастливы. Теперь слезы стоят даже в глазах Эксодуса, но мне не хочется дразнить его, потому что я чувствую, что сама вот-вот расплачусь.

Глава 8

До Годеги ди Сант-Урбано можно добраться тремя способами: на машине, на лошади и пешком. Наша машина похожа на те автомобили начала века с откидными задними сидениями, статьи о которых можно прочитать в журнале «Смитсониан».[50]

— Каждую минуту я жду, что сейчас подойдет Тедди Рузвельт и начнет крутить ручку автомобиля, чтобы запустить мотор, — наблюдая это зрелище, говорит мама. Единственный из всех нас, кто восхищается «ситроеном» серии А, — это Эксодус. Он даже знает марку этого швейцарского ночного кошмара и может назвать год его выпуска. Но все мы считаем этот автомобиль развалиной.

Мы втискиваемся в машину. Кажется, сегодня самый жаркий день в истории Италии. Наше путешествие такое тяжелое, что мама успевает три раза перебрать свои четки, умоляя Господа не дать машине развалиться и помочь нам благополучно добраться до места. Годега некогда была маленьким фермерским поселением, но потом община построила новую церковь и уговорила папу Урбана XXI прийти и освятить ее. Вместе с благословением поселение приобрело и вес, и было переименовано в Годегу ди Сант-Урбано, а нищие поселенцы стали известны всей Италии своей набожностью и упорством.

Пейзаж вокруг такой, будто здесь никогда не было цивилизации, но вот, наконец, и указатель: «ГОДЕГА ДИ САНТ-УРБАНО». В Годеге очень короткая главная улица, и по соседству с бескрайними полями, простирающимися за ней, она кажется еще меньше. А вот и церковь, и магазин тканей, и летнее кафе с зелеными зонтиками. А это военный монумент — гладкий, вытесанный из мрамора обелиск в центре газона, обнесенного цепями, укрепленными на столбиках. Несколько распряженных лошадей стоят рядом с портиком, на котором в грязи ковыряются курицы.

— Деревня, — обреченно говорит мама. Бедняжка. Она выросла среди шумных улиц Бруклина и никак не может разделить с папой его восторг от возвращения на родину. Но я чувствую, что готова к встрече с этой землей, потому что запомнила все его рассказы о ней. Годега в точности такая, как описывал ее папа.

— А мне нравится, — словно читая мои мысли, говорит Орландо. — Такое чувство, что я вернулся домой.

Пока другие мои братья занимались всякой ерундой, Орландо сидел рядом со мной и слушал папины рассказы о Венеции.

Небо такой отчаянной голубизны, какая бывает только на юге: ни единого облачка, которое бы нарушало этот яркий цвет. Поля и холмы простираются до самого горизонта, словно кусок шелка, разложенный на столе для кройки; легкий бриз колышет волнами золотистую пшеницу. А в конце всего этого великолепия — Доломитовая гора, со склонами цвета перьев серого голубя, и вершины — словно присыпанные солью.

— Доменик! Eccoci qua![51]— машет рукой папа.

Его кузен, который едет на открытом грузовике — еще одна развалина, — завидев нас, начинает гудеть. Доменик останавливает машину, выпрыгивает с водительского места, чтобы обнять папу. Он примерно тех же лет, что и папа, у него целая копна коротко остриженных седых волос, он широкоплеч, как все родственники с папиной стороны. Две восхитительно красивых девушки выходят из машины вслед за ним вместе с женщиной его возраста.

— Вот это да! — завидев девушек, присвистывает Анджело.

Одна из них высокая и стройная, ее волосы ниспадают блестящими волнами на грудь. На ней открытое темно-синее платье и сандалии. Она очень уверенно держится, поэтому мне кажется, что она выглядит моложе своих лет. Если бы она приехала в Нью-Йорк, то нашу модель Ирен Облонски сразу бы уволили.

— Это моя племянница Орсола Спада, — говорит нам кузен Доменик.

Братья ведут себя как ослы, пытаясь представиться все сразу, чем несчастная Орсола ужасно смущена.

— А это моя дочь Доменика, — говорит кузен. Она столь же красива, миниатюрная и соблазнительная, но при том выглядит какой-то отважной.

— А я Бартоломея, жена Доменика.

Удивительно, Бартоломея — рыжеволосая, но с темно-карими глазами. У нее тоже отличная фигура. Не знаю, что они едят на своей ферме, но эта пища чудодейственно сказывается на женщинах.

Доменик помогает нам забраться в открытый кузов грузовика, где поставлены две скамейки, на которые мы и садимся; грузовик такой вместительный, что всем нам просторно, несмотря на то, что мы сгрузили сюда же почти весь багаж. Я машу рукой папе и Роберто, которые едут за нами в машине.

— Это настоящее приключение, — весело говорит мама.

Я слегка подталкиваю ее локтем и киваю на Роберто и Орландо, которые расспрашивают Орсолу и Доменику о Венеции и ведут себя так, будто опытный гид по достопримечательностям для них — вопрос жизни и смерти.

— Идиоты. Будто первый раз в жизни увидели девушку, — фыркает Эксодус.

Грузовик поворачивает и теперь едет по грязной дороге, нас подкидывает, как тюки с хлопком. Вдоль дороги растет такая высокая пшеница, что складывается впечатление, что мы едем по туннелю. Я гляжу в небо. Солнце висит низко, розовое пламя на голубом фоне. Здесь все не так: другая пища, другая погода, папино состояние души, нелепое поведение братьев, вновь обретенное мамой терпение; все иное, но не я. Сердцем я дома, рядом с Джоном Тальботом.

Доменик останавливается у трехэтажного оштукатуренного дома, построенного прямо посреди поля и помогает нам выбраться из грузовика. Последний раз папа видел свой дом в семнадцать лет, поэтому он плачет. Словно пытаясь сдвинуть какой-то груз с папиных плеч, Доменик с силой похлопывает его по спине. И только когда папа успокаивается и вытирает нос, Доменик прекращает шлепать его. Бартоломея и девушки собирают в саду овощи, пока кузен показывает нам хозяйство.