Читать книгу "Дворянин из Рыбных лавок - Олег Кудрин"

Прежде всего пошел в русскую канцелярию. Дописал нужный материал и сдал. А навстречу получил в канцелярии конверт, доставленный ему от частного пристава II части города Одессы Афанасия Дрымова. В бумаге, содержавшейся в конверте, уведомлялось: сегодня к Дрымову не приходить, но по окончании текущих дел, к вечеру ближе, отправляться к Его Благородию коллежскому советнику Вязьмитенову.

Прежде чем идти в консульства, Натан решил пройтись по русским канцеляриям, узнать, чем они нынче живут, чем дышат. Ох, и наслушался рассказов о речи Александра I в Варшаве! Она, разумеется, была произнесена на французском языке, что совершенно естественно для подобных речей. Чтобы передать всё богатство смыслов и нюансов, нужен какой-то из зрелых, хорошо разработанных языков, имеющих великую, признанную миром литературу. Горлис, как истинный парижанин, в связи с этим был сегодня особенно востребован. Буквально все коллеги оказались сегодня весьма тонкими ценителями французского языка. И потому наперебой обращались к господину Горли с просьбой растолковать нюансы смыслов в цицероновом шедевре Императора. Ну и, конечно же, с большим интересом отзывались о смелом опыте князя Вяземского, как говорят, уже работающего над русским переводом сей речи. Ему, безусловно, сочувствовали, понимая сколь не проста решаемая им задачи — из-за бедности русского языка в сравнении с французским. (Больше всего, разумеется, соболезновали те, кто французский на слух сами едва понимали, а говорить на нем могли через пень-колоду.)

Но не меньше этого обсуждали и другую новость — страшную. В городе, по крайней мере, в чиновной его среде, знали уже о страшном убийстве Стефании Понятинской. Переходя от канцелярии к канцелярии, от кабинета к кабинету, от стола к столу, Натан наслушался множества версий содеявшегося, числом не менее двадцати, о произошедшем убийстве, его способе и причинах. И каждый из рассказчиков уверял, что информацию имеет наивернейшую, если и не из первых рук, то уж точно — из вторых. В пересказах графиня Понятинская бывала не только зарезана, но также застрелена, отравлена, удушена, утоплена, уморена голодом и даже четвертована. О последнем рассказал бесстрастным голосом коллежский регистратор пожилого возраста. Глядя в его честные грустные глаза, Натан подумал, что, пожалуй, стоит сторониться сего человека, особенно в вечернее время и в грозу, как всем известно, электризующую слабые души.

С определением причин убийства было намного проще. Поскольку, по общему признанию, Стефания была женщиной выдающейся красоты, то убил ее, разумеется, kochanek и, конечно же, из-за любовника. Но так как женщина такого происхождения не могла быть kochank’ою простого человека, то далее о предполагаемых личностях виновников говорили зашифровано: «один дворянин», «некий магнат», «один аристократ», «высокий чиновник», «большой генерал», «известный всем фельдмаршал» и даже «августейшая, тс-с-с, особа». А поскольку Понятинские слыли в Одессе оригиналами, мало считающимися… а точней — совсем не считающимися с чужим мнением, то часто любовником убитой называли — на ушко — ее брата. Причем тут все говорившие делились ровно напополам — во мнении, кем считать Мартына Понятинского (в русской канцелярии российских подданных предпочитали называть русскими вариантами имен, хотя, правды ради, нужно отметить, что Стефанию в Степаниду всё же не перекрестили). Половина утверждала, что он тот, из-за кого убили; половина — что тот, кто убил (разумеется, из ревности).

Подобный размах чиновного творчества изумил Натана. Однако и слушая эти россказни, он попытался извлечь для себя какую-то пользу. Она была в том, чтобы запомнить на будущее тех людей, которые излагали версии, близкие к тому, что было на самом деле. Таковых было немного, человека три, ну, может быть, пять, причем все — из разных отделов и канцелярий. Впредь, решил Горлис, к их рассказам и передаваемым ими слухам стоит относиться более внимательно.

Натан с удовольствием дождался вопроса об Испании, Бискайе и в особенности: «Как дела в Бильбао?». Ибо он заранее заготовил ответ: «В Бильбао, по обыкновению, всё прекрасно. Ежели будете там, не забудьте посетить самое модное место последнего времени — целебный Горлиский пляж к северу от города». (Сии слова были приняты в канцеляриях с большим удовольствием и способствовали укреплению позиций смелой версии об испано-бискайско-французском происхождении Горлиса.)

Любопытным выдался и его обеденный кофей, куда его вновь позвали Далибич, Шпурцман и Горенко. К чести их нужно сказать, что в сей компании смерть Стефании Понятинской не обсуждалась. Правда, как показалось, Горенко был готов заговорить об этом, но зашел этак издалека. Шпурцман же, едва уловив такое намерение, с неким поистине курляндским высокомерием, ему вообще-то мало свойственным, заявил, что только люди во всех смыслах низкие могут обсуждать, да еще смакуя, событие столь трагическое. Горенко тут же согласился с этим мнением. И даже усилил его, слегка пожурив Шпурцмана за мягкость в определениях, поскольку де называть подобных людей всего лишь «низкими», значит, льстить им, ибо они являют собою «суть полные ничтожества».

А вот далее в этой кумпании заговорили о том, о чем, признаться, в русских канцеляриях думали все, но обсуждать в более широком кругу не хотели. К примеру, о том, что наш возлюбленнейший император в своей действительно прекрасной речи в варшавском Сейме обещал полякам не просто многое, но слишком многое. Среди прочего — прирастить Царство Польское Виленской губернией. Ну, слыханное ли дело: Виленскую губернию, вот уж несколько десятилетий как истинно русскую, — и отдать Царству Польскому (тоже, впрочем, русскому, но всё же чуть менее)?! Наблюдая за ними, Натан даже подумал, что российское чиновничество являет собою некий особый феномен, некий отдельный народ, не зависящий от происхождения и фамилий. Однако внешне Натаниэль постарался не проявлять своих нелестных размышлений. И более того, с улыбкою протянул Шпурцману рубль с полтиной, когда оказалось, что тот забыл кошель в рабочем столе, а остальные двое при этом еще только неторопливо рылись в своих кошелях. Вопреки словам Натана, что «не нужно», Шпурцман достал карандаш и на каком-то обрывке сделал Натану расписку на полтора рубля, с обещанием вернуть до конца недели…

Ах, да — за обедом еще обсуждали спор генерала Аракчеева и графа Каподистрии за влияние на Александра I во время его — и их — визита в Одессу. Говорят, общение в сём равностороннем политическом треугольнике с одной явною вершиною и двумя столь же явно равными сторонами обещало быть весьма увлекательным. Ибо речь идет о многих важных вопросах — как об устройстве порто-франко в Одессе, так и шире — обустройстве всех юго-западных земель, завоеванных в последние годы Российской империей.

И вот эта часть разговора заслуживала отдельного внимания Горлиса, причем по многим причинам. Прибытие Каподистрии в Одессу перестало быть чем-то гипотетическим или тайным. Таким образом, греческая партия в городе, возглавляемая Ставраки и Спиро, получит мощное подкрепление в споре за влияние с русской чиновно-купеческой партией. Любопытны были также слова об «обустройстве» всех новых юго-западных земель Империи. Ведь это так точно соответствовало рассказам украинских казаков об общении с «таинственным ляхом», а также — великим «орлиным» прожектам шляхтича Гологордовского…