Читать книгу "Герой советского времени. История рабочего - Георгий Калиняк"

Оказалось, они [с группой] подпольщиков, переодевшихся в форму колчаковских солдат, проникли в тюрьму, разоружили охрану, освободили политзаключенных и оставались три дня в тюрьме, ожидая прихода наших войск. Их счастье, что в суматохе отступления про тюрьму беляки забыли. На станции стоял бронепоезд чехов, который из орудий мог разгромить тюрьму.

Отступая, беляки разбросали на путях железнодорожной станции снаряды и всю станцию залили водой. Чтобы пустить поезда, нужно было сначала убрать этот смертоносный студень и разморозить паровозы и вагоны.

Брошенным белыми оружием и боеприпасами мы, мальчишки, были вооружены до зубов. У меня было три винтовки, шашка, несколько сот патрон (часть японские), мешочки с порохом и граната-лимонка. Я даже стянул у ночевавшего у нас офицера револьвер. Не знаю, какой он был системы, но вид его был шикарный. Он сиял от никелировки, и это решило его судьбу в мою пользу.

3

Становление новой жизни шло трудными дорогами. Слишком много было порушено Гражданской войной. Стояли мертвыми угольные шахты. Некоторые из них были забиты [трупами] шахтеров, расстрелянных беляками. Деревня не хотела сеять хлеб. Все равно осенью продразверстка выметет все из амбаров. Даже уцелевшие предприятия не работали. Не было топлива и сырья. Еле-еле шло движение на железных дорогах. Не было новых хозяйственных кадров. Да и откуда они могли взяться. Слишком мало времени прошло после Октября.

Это было время военного коммунизма, который был необходим во время Гражданской войны, но в мирное время тормозил экономическую жизнь страны. В 1919 году была национализирована промышленность. Предприятиями стали руководить директора-выдвиженцы из передовых рабочих. Главными инженерами при них были специалисты еще старой выучки.

Все члены партии, занимавшие руководящие посты, получали независимо от должности так называемый партмаксимум[2]. Было голодновато. Город освещался скудно. Когда работала электростанция, лампочки горели вполнакала.

И все же не было унылой безнадежности. Была уверенность в том, что все наладится и придет в норму. Главное, нет царя и исчезли беляки.

Один из братьев уезжал работать в деревню за сто двадцать километров от Мариинска. С ним поехал и я.

Это была таежная глубинка, где деревни стояли в 30–40 километрах друг от друга. Зырянка, в которую забросила нас судьба, была большим селом с площадью, в центре которой стояла церковь. Это был волостной центр, расположенный на реке Чулке[3], притоке Оби.

Тут тоже не было большого изобилия, но было все же сытнее, чем в городе.

Но в Зырянке было тревожней. По тайге бродили банды из разбитых беляков. Они совершали налеты на населенные пункты, где зверски расправлялись с советскими работниками и их семьями. Однажды в Зырянку привезли восемь погибших товарищей, у которых были выколоты глаза, вырезаны звезды на теле. Восемь гробов с погибшими стояли на снегу, и, прощаясь с ними, мы видели это изуверство.

Недобрая молва ходила о банде Лубкова, бродившей в окрестностях. Для ликвидации банд из Томска приходили военные части. Как сейчас вижу матроса в бескозырке. Из-под распахнутого бушлата синеют полоски тельняшки. На боку весит блестящая бомба-бутылка. Какой он был молодой и красивый! Ветры какого моря занесли его в нашу таежную глушь? Но в большинстве приходящих частей были обычные солдаты-пехотинцы.

Летом нам, ребятам, было раздолье. В лесу можно было поозоровать с любопытным бурундуком. На реке – рыбалка. Настоящие мужики-рыбаки ловили даже стерлядь. Делали набеги на поля, засеянные горохом, который тщательно маскировали от нас, ребятишек.

А как здорово было на лугах! Выезжали туда на несколько дней. Ночевали в шалашах. В это время поспевала земляника и брусника. Вечером сумерничали у костра и слушали ночную жизнь окрестной тайги. Когда кричали филины, по телу бегали мурашки. Гудели комары. От костра тянуло дымком. Слабый отблеск ушедшего дня делал таинственной наступающую темь.

Ближе к осени пропадали в зарослях дикой черной смородины. Перед самыми заморозками лакомились черемухой. Она тогда теряет оскомину и становится сочной и сладкой. Поздней осенью, когда березы отзвенели золотой листвой, а вода в реке становилась затаенной и молчаливой, к нам приходили пароходы за пшеницей. В Зырянке были большие амбары, куда свозили со всей округи зерно, сдаваемое по продразверстке.

Пароходы, как в сказке, выплывали гордыми лебедями из-за поворота реки и, уходя, скрывались за ним. Это было плавающее чудо, которое манило за собой и обещало в неведомых далях большие чудеса.

Зимой было хуже. Коньков и лыж у нас не было. Делали самодельные санки, а вместо железа полозья обмазывали коровяком[4] и поливали водой. На морозе все это становилось крепким и гладким. И на таких санках можно было кататься с крутых речных берегов.

Вечером к нашей хозяйке приходили соседки со своей куделью и прялками и при свете лучин занимались прядением. У многих были самодельные ткацкие станочки, на которых из этой пряжи ткали холсты. Весной холсты расстилали на траве, и солнце хорошо отбеливало их.

Спать ложились рано. Кто на деревянных кроватях или нарах, а любители погреться – на лежанках.

Хозяйка, у которой мы жили, сорокалетняя женщина, была вдова. Муж погиб на германском фронте. У нее было восемнадцать детей, но в живых осталось только трое: две дочери и семнадцатилетний сын – глава семьи.

Вообще в Сибири рожали много детей, но выживало мало. Медицина отсутствовала. Зимой в деревню забегали волки. В тайге было много этих беспощадных разбойников.

Летом в лес ходили в валенках из опасения быть укушенным змеей, которых было много в тайге. Ближайшая деревня так и называлась – Змеинка, там было особенно много этих пресмыкающихся.

Деревенскую жизнь зимой разнообразили свадьбы и Масленица.

В Масленицу целую неделю катались на разукрашенных лошадях, запряженных в розвальни[5]. Всю неделю в деревне стоял [шум] и гам. Звенели песни. В конце недели зажигали большие костры, в которых жгли чучела надоевшей зимы, и прыгали через костры.

На свадьбу к хозяйке двора собиралась вся близкая и далекая родня. Любители зрелищ заранее занимали все подходы к свадебному двору, ожидая молодых из церкви.

В Зырянке была первая моя школа. Одна учительница обучала школьной премудрости ребят разного возраста.

4

Зимой 1921 года я оказался в Томске у братьев и сестры, которые к этому времени перебрались туда из Мариинска.

Большой губернский город Томск стоял на холмистом берегу полноводной Томи в ста двадцати километрах от Сибирской магистрали. От станции Тайга к нему была проложена железнодорожная ветка. Тут я впервые увидел многоэтажные дома и татарский район с мечетями.

Мы жили в домике, стоящем на холме, у подножья которого протекала речушка Ушайка. В летнее время это был просто широкий мелководный ручей. Но весной Ушайка разливалась так бурно, что к нам домой можно было попасть только кружным путем.