Читать книгу "Антарктида - Хосе-Мария Виллагра"

— И он рассказал тебе, что написано в книгах? — произнес побледневший Ванглен, снова непонятно чему удивляясь.

— Сначала содержание книг показалось ему очень странным, — Ньен все больше увлекался речью. — Они были совершенно понятны! Они были слишком понятны, чтобы быть написанными лишь ради того, что в них написано. В одной из них, к примеру, говорилось о квазистационарной теории строения материи. В другой рассматривались частные аспекты преобразования струнных пространств с произвольным числом измерений. Были книги, которые вообще целиком состояли из математических вычислений, — сотни страниц сплошных формул, где в самом начале уже было предопределено то, что получится в конце, так что непонятно, зачем все это писалось с начала, а не с конца, с задач, а не прямо с ответов. Беловолосому сперва вообще непонятно было, зачем писались книги. Но потом он понял. Люди, писавшие эти книги, не знали ответов. Представь себе, они искали ответы!

Ванглен судорожно сжимал и разжимал песок в кулаке. Его лицо пошло пятнами. Дыхание стало неровным.

— Людям, писавшим книги, приходилось обо всем думать, даже о чувствах, — продолжал Ньен. — Их рассуждения были замысловаты, и тем не менее они умудрялись делать элементарные, смешные ошибки. Они на полном серьезе думали, что материя из чего-то состоит, а у пространства есть измерения. Люди, писавшие книги, считали, что будут знать больше, если поймут, из чего, к примеру, состоит этот камень. Нам с тобой невозможно даже представить логику их рассуждений, потому что мы знаем этот камень так хорошо, будто сами его создали. Он состоит из того же, из чего и мы. Как можно о нем что-то знать? Мы просто чувствуем его. А люди, писавшие книги, на самом деле считали, что у целого есть части. Их воображение было столь бедно, что им все надо было вычислять. Беловолосый человек видел книги, целиком посвященные вычислению числа Пи. Люди вычисляли и вычисляли его и никак не могли завершить эти вычисления. Они не могли понять, что число Пи нельзя вычислить, потому что это не число, а чувство. В данном случае — чувство меры, чувство красоты. Но люди, писавшие книги, не могли чувствовать это чувство сильно и точно. Их чувства были неясными. Поэтому они пытались все вычислить и все понять. Они не знали ответов. Они жили в мире, где не было ответов, так же как мы живем в мире, где нет вопросов.

Ванглен в глубокой задумчивости уставился в песок, но Ньен все говорил и говорил.

— Они называли это наукой. Но их наука еще не дошла до понимания главной научной истины: нет верных или неверных ответов. Разум всесилен и может доказать все, что угодно. Не только то, что есть, но и то, чего нет. Нет верных ответов. Верны лишь чувства. Но чувства людей в те времена были несовершенны. Они могли чувствовать не только любовь и счастье, но и их противоположность. И тогда они придумали искусство, чтобы чувствовать чувства. Им нужны были звуки, чтобы слышать гармонию мира. Они называли это музыкой. Им нужны были краски, чтобы видеть красоту. Они называли это живописью. Им нужны были слова, чтобы выразить чувства. Они называли это литературой. Но чтобы люди могли чувствовать чувства, в них говорилось не только о чувствах, но и об их противоположностях. Нам трудно даже представить то, о чем говорилось в этих книгах. В них говорилось о том, что любовь может быть мукой. Что ветер, ласкающий листву, способен рвать ее с ветвей. Что дождь может длиться сутками, а не моросить недолго перед самым рассветом. Что цветы могут не только цвести, но и вянуть. Что мир может быть жестоким, а люди способны умирать не только от счастья. Они называли это поэзией. В ней о чувствах говорилось словами! Это вообще невозможно вынести. Вот послушай:

Любовь коснулась губ

Нежней, чем можно

Выдержать, и груб

Казался воздух,

Которым я когда-то жил —

Тот мускус был так густ,

Что голову кружил…

В этот момент Ванглена мучительно стошнило на песок какими-то желто-зелеными сгустками. Он совсем было уснул, но при звуке стихов природа выручила.

— Противно думать! — пожаловался он.

— Дыши ровнее, — спохватился Ньен. — Не смотри вглубь себя. Смотри на землю или на небо. Или на море, как это делаю я, когда тошные мысли одолевают. Полюбуйся на что-нибудь. Тебе станет легче.

— У меня плохое чувство! — простонал Ванглен Ньен подбежал к ближайшему дереву, сорвал с него цветок побольше и сунул его в нос Ванглену.

— Если книги не приносят счастья, то почему мы, люди, умираем от них? — прошептал Ванглен, жадно прижимая цветок к лицу.

— А почему ты думаешь, что мы — люди? — солнце почти село, и на божественном лице Ньена играли его багровые отблески.

7

Мир, в котором живет борец во время схватки, совсем не похож на обычный мир. Время и пространство одновременно сжимаются и растягиваются. Прием надо проводить с максимальной скоростью, со скоростью мысли. Но иногда и мысль не поспевала за развитием событий, и тогда на помощь приходила интуиция, опережающая и события, и время, и саму мысль. При этом в каждое мгновение схватки может уместиться столько действий, что мыслей о них хватило бы на день обычной жизни. Борец даже видит иначе. Иногда Ванглен совсем слеп от усилий, но это не мешало ему отлично чувствовать все действия Ньена и контролировать дистанцию до него с предельной точностью. Борец видит соперника не глазами. Он ощущает его всем своим телом, всей кожей и внутренностями, каждая из непрерывно напрягающихся мышц говорит ему о положении, действиях и даже о мыслях противника. Мышечное чувство — вот зрение борца.

Стойка Ньена обычно была выше, хотя он защищался, а нападал в начале схватки всегда Ванглен. Таку них повелось с самой первой встречи. И дело не в том, что Ванглен больше жаждал борьбы, горячился или хотел что-то доказать себе или сопернику. Ньен — более сильный борец, это и так ясно. Но его превосходство не было абсолютным. Ванглен обладал своими достоинствами. Он был гибче, ловчее, но самое главное — быстрее. Латентный период его мышц был короче.

Преимущество в скорости, с которой его мышцы выполняли команды мозга, могло показаться совсем незначительным, моргнуть — и то больше времени занимает, но в борьбе мгновения играют решающую роль.

У Ванглена самыми быстрыми были икроножные мышцы, чуть отставали от них в скорости реакции мышцы спины. Двуглавой мышцей плеча можно было гордиться, а вот дельтовидная и трехглавая мышцы работали не столь проворно, хотя обладали достаточной взрывной силой, чтобы держать в постоянном напряжении даже такого борца, как Ньен. Прямая мышца живота работала медленнее, и об этом надо было всегда помнить. Но хуже всего дела обстояли с четырехглавой мышцей бедра. Это было уязвимое место. А вот у Ньена самыми быстрыми были как раз бедра и трехглавая мышца плеча. Ванглен все это знал и готовился к схватке с учетом всех этих особенностей.

Схватка начиналась с борьбы за захваты. Внешне почти ничего не происходило. После первых наскоков и оплеух, которыми борцы словно бы приветствовали друг друга, стараясь справиться с охватившим их восторгом, начиналось долгое единоборство. Иногда схватка напоминала Ванглену размеренную беседу, обмен мнениями, а порой она превращалась во вдохновенный спор, полный высоких порывов, откровений и самых неожиданных поворотов, который всегда жалко было заканчивать и в котором горячее стремление опровергнуть аргументы друг друга доходило до крайней нетерпимости, но который все же был невозможен без соучастия. Соперники, полусогнувшись, топтались друг возле друга, стараясь ловчее ухватить один другого за шею, кисть, предплечье или плечо в поисках входа в прием и препятствуя удобному захвату оппонента. Солнце могло пройти половину небосклона, а взмокшие Ванглен и Ньен все так же топтались на песке, упершись лбами и сплетясь руками. Вроде бы ничего особенного не происходило. Но на самом деле это был один из самых волнующих и напряженных периодов схватки. О, если бы кто-то мог в этот момент заглянуть борцам в мозг!