Читать книгу "Короткий Змей - Бернард дю Бушерон"

Я видел, как близятся наши земные концы вместе с этим последним бочонком селедки. Капитан и боцман попробовали ловить рыбу в проруби, как это делают в озерах нашей страны. Лед был уже слишком толстым; да и, по правде говоря, так далеко от берега – если не сказать, в открытом море, – что можно поймать через прорубь? В то время как смерть приближалась, оба они выбрались на лед, с пустыми утробами, в надежде (которую я не поощрял) встретить дичь. Они слыхали, что белые медведи заходят далеко на припай. Они исчезли однажды утром под падающим снегом, не обратив внимания, что их следы быстро затираются, и они не смогут нас найти, если буря или туман скроют нас от их взгляда. Люди из гребной команды, мечась между жалостью и голодом, на коленях молили их не отдаляться и всей душой желали, чтобы они не вняли мольбам. Только инструкции Вашего Высокопреосвященства и необходимость сохранить главного в этой экспедиции не позволили мне пойти с ними. Вскоре после их ухода, пока я пытался заменить провизию молитвами, а поскольку облатки были украдены и съедены, я больше не мог служить мессу, один из людей отрезал себе руку, чтобы ее пожрать. Он сказал нам с плачем, что, отмороженная, она все равно ни на что не годится. Ибо к нашим страданиям прибавился мороз; суровость наших зим и ужас наших ледников были, в сравнении, мягкостью италийских садов. К мукам голода и холода стало прибавляться тленное зловоние, источаемое обмороженными конечностями, описание коего не может быть поверено пергаменту из чувства достоинства. Несмотря на истощение, я обрел в предписаниях Вашего Высокопреосвященства силу, позволившую мне упражнять тело и сохранить его тем самым в целости. Увы, многим из команды такого мужества не хватило, и мне пришлось неоднократно заниматься ампутацией, орудуя топором и зашивая раны суровыми нитками. Стенания несчастных исторгли из моего сердца ту крупицу живого чувства, которая в нем еще оставалась. Я запретил им вести себя подобно их товарищу и поедать зараженную плоть, которую я от них отсекал. Один ответил мне, что у него не пост, и пожрал собственные пальцы ног. Сострадание помешало мне наказать это богохульство. Люди из гребной команды были слишком слабы, чтобы думать о мятеже, и мне не составляло труда сдерживать их нетерпение подкованным сапогом моей власти. Глядя на звезды, я обнаружил, что льды, в плену у которых мы оказались, движутся к югу, и мы вместе с ними, а ориентация корабля относительно небесного свода изменилась. Ваше Высокопреосвященство не поверит – а это меж тем чистая правда, – что мы перемещались к югу, оборачиваясь вокруг своей оси, подобно стрелкам больших часов с кафедрального собора в Нидаросе. По истечении дней, когда страдания людей не поддавались описанию, боцман возвратился; без Капитана. Я заподозрил, что лютая нужда подтолкнула его к преступлению жертвоприношения для отвратительной обедни, на коей он поглощал плоть другого человека. Он поклялся мне на коленях, что всего лишь повиновался Капитану в приказании вернуться к нашему убежищу, тогда как Капитан в одиночестве продолжил путь свой в поисках дичи. Боцман уверил меня, что он не ел и не спал в продолжение четырех дней, и я поверил ему. Я счел за чудо, что он сумел отыскать путь к судну: он же полагал, будто отдалился от него не больше, чем на четыре мили. Он ориентировался по приметным ледяным конструкциям, форму коих снег затушевал не до конца и кои запечатлелись в его памяти из-за их сходства с контурами церквей или гор его родной долины. Чудо заключалось даже в том, что он нашел нас без помощи чуда. Он плакал от признательности, когда я дал ему кусочек прогорклого сала, сбереженный в тайной кладовой. Капитан появился наутро, едва живой от голода и холода; за ремешки, пропущенные за плечами, он волок тушу медвежонка. Этот медвежонок предвещал другого, вместе с матерью убитого и брошенного в двух днях и двух ночах ходьбы; это было нашим спасением, и никогда никакая облатка, да извинит Ваше Высокопреосвященство сие земное чревоугодие, не бывала поглощена с подобным рвением. Я распределил добычу неравным образом, давая куски покрупнее и получше людям, наиболее подходящим, чтобы отправиться за остальным провиантом: Капитану, боцману и двум гребцам, кои, по виду их, представлялись самыми далекими от смерти и коих пощадил мороз. Они набросились на сырое мясо с урчаньем диких зверей, погружая лица, как рыла, в свернувшуюся кровь. Несмотря на лишения, что заставила меня испытать моя миссия, я впервые понял тогда, в какие бездны способна низвергнуть нужда тех, кого Бог сотворил по образу Своему, и я обрел из этого, да не возгневается Ваше Высокопреосвященство, некое сочувствие к порокам бедняков. Моих заслуг было не много в том, что я не стал есть это мясо, к коему испытывал отвращение, сошедшее за самопожертвование. Наблюдения Капитана привели его к выводу, что льды, захватившие нас в плен, дрейфуют вдоль берега, и что можно рассчитывать найти другую дичь или, быть может, выйти на сушу, пусть земля в этих местах и окажется негостеприимнее льда. Он собрал отряд, снабженный луками и копьями, чтобы забрать медведей, которых он оставил на месте, и предпринять новую охоту. Я благословил их поход с такой сосредоточенностью, как если бы речь шла об отпущении грехов, ими не совершенных. Я проникся безбожной идеей, что наше спасение меньше зависит от Господа Нашего, нежели от ловкости этих людей. Они возвратились через четыре дня, волоча за собой куски замороженного медведя и тушу морского льва. Как христиане могут поедать такую мерзость, превосходило мое понимание, но голод прояснил дело. Под шкурой этих животных расположен слой сала, которое мы научились жечь, пропитывая им фитили, сделанные из обрывков снастей. Мороз пробудил в нас такую жадность до жира, что нам пришлось выбирать между желанием проглотить это сало и извлечь из него тепло. Вдохновению от божественного света мы радостно предпочли бы воспоминание о языках пламени на Троицу, в день нашего отплытия. Меж тем, несмотря на недостаток еды, это спасло нас от верной смерти. Те из нас, чьи внутренности бунтовали против сырого мяса и отказывались принимать то, к чему понуждал голод, теперь могли есть вареное и горячее. Ваше Высокопреосвященство едва ли поверит, что некоторые доходили до того, что пожирали блевотину своих товарищей. С этой практикой покончило пламя, на котором мы готовили свое гнусное жаркое. Благодаря убогой сей охоте мы провели месяцы, обманывая наш голод и ни разу его не удовлетворив, а благодаря двум денно и нощно горевшим лампам, о коих мы радели не хуже, чем весталки, мы держались на краю жизни, одолеваемые морозом, коего с излишком хватало, чтобы мучиться без передыха, но недоставало, чтобы умереть. Пар от нашего дыхания замерзал под перевернутым корпусом «Короткого Змея», так что вскоре тот покрылся слоем инея, зачерненного копотью. В день Святого Реверьена[23]мы разглядели берег Новой Фулы. Во льду открылся канал, и я приказал выходить в море. Дедал не сооружал лабиринта более адского, нежели тот, что мы прошли во льду, который ветер относил на зюйд-вест, едва позволяя нам увиливать от помех. И опять был необходим тяжкий гребной труд; истощение людей было таково, что Капитан, боцман и я сам, чтобы добиться успеха, должны были взяться за весла сами, преисполнясь величия, как случается со свободными людьми, добровольно перешедшими на положение рабов. Это усилие хотя бы избавило нас от окоченения рук и ног, убого запеленутых в обрывки медвежьих шкур. Ваше Высокопреосвященство с трудом узнали бы легата, протонотария, пропрефекта и инквизитора в матросе самого низкого звания, укутанном в лохмотья и покрытом струпьями, каким я сделался для общего спасения и успеха моей миссии. Меняя в свободных водах курс, когда южный ветер наконец позволял нам идти на север, мы достигли в первый день Поста берегов, где море глубоко проникало меж гор, и эта картина напомнила нам родной край. Мы заключили из этого, что находимся близко к христианским учреждениям, в кои был я послан Вашим Высокопреосвященством. Да представит Ваше Высокопреосвященство безграничный ледяной стол, сползающий к морю между гор и с ревом порождающий, в свою очередь, ледяные горы, в десять раз выше кафедрального собора Нидароса и даже тех, что строят франкские короли, – мертвые корабли, угрожающие смертью всем кораблям. Эти фьорды, покрытые снегом и загроможденные морским льдом, являют зрелище опустошения, при коем ветер и мороз не позволяют вырасти ни одному дереву; и Ваше Высокопреосвященство поймет, почему вскоре я усомнился в уместности Его поручения и в присутствии христиан в этих пустынных пределах. Я готов был поставить под сомнение традицию, делавшую из этих берегов дальнюю и древнюю колонию нашей родины, и свидетельствующие о том исландские анналы, к коим я приучился относиться с доверием, хоть и писаны они на варварском наречии. Сотню раз я раздумывал, не войти ли в один из этих фьордов, чтобы заставить «Короткого Змея» проникнуть в глубь суши. От тревоги я прибег к описаниям древних лоцманских практик, что Ваше Высокопреосвященство позволили мне позаимствовать в архивах Его капитула, но их неточность привела к тому, что я ничего не признал. К мукам сомнений прибавлялась, для Капитана и для меня, мука ошибочных определенностей: едва успевали мы поверить в то, что узнали остров, мыс или другой береговой ориентир, как описание его очевидцами вступало в противоречие с тем описанием, что приводилось следом. Мы прошли вдоль берега везде, где позволяли льды, и, подкрепившись благодаря охоте, которой мы занялись, пристав к суше, мы обследовали окрестности и не нашли ни одной живой души. Нам выпала меж тем удача добыть оленя, во всех смыслах похожего на тех одомашненных, что приводят наши варвары с севера и чье молоко они пьют. В нас затеплилась надежда, что олень этот принадлежал к подобным стадам, выпасаемых подобными пастухами. Но нам попадались только дикие олени, раскапывающие снег в поисках мха. Наше разочарование было отчасти смягчено удовольствием есть мясо, не отдававшее рыбой. Только на пятый день Поста, в жестокий мороз, мы обнаружили в устье одного из проходов двух карликов, обряженных в сальную кожу; они сидели в чем-то вроде убогого ялика и проталкивали его при помощи весел по ледяным лабиринтам. То не были наши христиане, и мы убили их несколькими меткими стрелами. Ветер был сильным, лед – не сплошным, и я решил рискнуть: карлики жили тут наподобие тварей морских, и можно было надеяться, что они сменятся потерянными христианами. Мы прошли на парусах меж двух больших островов; на их берегах, казалось, виднелись несколько зарытых в снег жалких каменных хижин, откуда не доносилось ни дымка.