Читать книгу "Лунный нетопырь - Ольга Ларионова"

— Меняемся.

Он привычно кивнул Борбу, который в силу природной обстоятельности лучше всего справлялся с нехитрой ролью возничего, и через секунду они оба уже стояли по щиколотку в лазоревых колокольчиках родимого Дола. Зимой, в меру прохладной, но, к сожалению, бесснежной (король Алэл постарался, не иначе) они стлались по земле и цвели мелкими бусинками, не раскрывая лепестков. Но вот на Лютые Острова пришла ранняя весна, и их буйству не было удержу — хоть коси.

Впрочем, крылатые кони, суровые спутники воинов, отворачивали от них трепещущие ноздри — чуяли колдовство.

Мона Сэниа в полном походном снаряжении стремительным шагом направлялась к ним — приготовилась. Похоже, заскучала сверх обычного… Каждый раз, возвращаясь на Джаспер, он с тревогой вглядывался в смуглое, страстное лицо — и каждый раз оно было чуточку новым, то ли помолодевшим, то ли осунувшимся. Но стоило ему высказаться на этот счет, как мона Сэниа раз и навсегда пресекла эти попытки проявления опекунского беспокойства: «Если ты разочаруешься во мне посреди ночи — скажи. А днем я сама о себе позабочусь».

И возразить тут нечего — непросто быть мужем самой своенравной принцессы всех поколений джасперианского королевского рода. Впрочем, такой характер его вполне устраивал — во всяком случае, не заскучаешь.

— Ты все-таки там не очень задерживайся. — Он коснулся пальцами черного завитка, выбивающегося из-под аметистового обруча. — Юшенька где?

— У моря, разумеется. С ним Флейж и Арди с Фирюзой.

Все в здешних канонах — сынишка на мужских руках, приемная пигалица — на девичьих.

— Ну, семь парсеков под килем, мое твое величество!

— Не переверните тут весь дом, муж мой, любовь моя…

Она наклонилась и сорвала самый темный бархатистый колокольчик. Борб почтительно взял принцессу за руку, сделал шаг вперед — и оба словно растаяли. Юрг давно уже привык к тому, что верные дружинники перетаскивают его самого с места на место, точно манекен, но вот глядеть на это шаманство со стороны ему до сих пор было жутковато: каждый раз у него появлялось ощущение, что это исчезновение — навсегда. Он невольно поднял глаза к вечереющему небу, словно мог проследить там невидимый полет джасперян. Ничего он, разумеется, не увидел, кроме белоперой птицы, закладывающей крутой вираж над слепленным из корабликов крошечным замком — Гуен всегда беспокоилась, заметив на голубом лугу магическое появление или исчезновение людей, с чем ее крошечные птичьи мозги и неистовый охотничий инстинкт гарпии смириться никак не могли. Несмотря на совью половину своего естества, днем она видела так же зорко, как и ночью и, опознав в Юрге своего хозяина, резко взмахнула крыльями, так что колокольчики полегли, и помчалась назад, к морю, где несла бессменную вахту возле своих подрастающих птенцов — а таковыми для нее были в равной степени и Ю-ю, и Фирюза, и уже достигший отцовских габаритов перламутрово-голубой Фируз.

Юрг вздохнул, наклонился и отыскал под ногами такой же темный колокольчик, как и тот, что унесла с собой на Сваху его жена. Поглядел сквозь него на солнце — громадный, как тюльпан, цветок таил в себе видимые только на просвет узоры, наподобие павлиньих перьев. Когда они с Сэнни впервые обнаружили такой феномен местной флоры, обоим пришло в голову дать ему имя, и фиолетовый оттенок вкупе с иезуитски скрытым изяществом рисунка невольно породили в памяти Юрга цепочку юношеских ассоциаций, которые привели к маловразумительному для моны Сэниа наименованию: «Епископ Ваннский».

А потом, долгими зимними вечерами, когда он еще не решался пропадать на Свахе по несколько дней подряд и неизменно возвращался в Бирюзовый Дол к ужину, он развлекал жену вместе с верной дружиною многосерийным повествованием о похождениях драчливого и любвеобильного епископа и его друзей-мушкетеров. Не очень полагаясь на собственную память (как-никак читал классе в третьем, не позднее), он приволок к Земли тяжеленный рюкзак с книгами, и теперь они сиротливыми стопочками хоронились под супружеской кроватью — на стенку из жавровой шкуры полочку, увы, не повесишь. Сэнни с каким-то безудержным детским любопытством разглядывала иллюстрации, но и для нее, и для всех остальных обитателей Игуаны загадочный бисер земной кириллицы так и остался неразгаданной тайной.

Пришлось заделаться штатным рассказчиком.

В итоге большинство слушателей отнюдь не отдали свои сердца д'Артаньяну, что было бы естественно для такой простодушной аудитории.

Но мона Сэниа украдкой вздохнула по Раулю, припомнив верного Гаррэля.

Пыметсу откровенно и громогласно восторгался Портосом.

Дузу и Сорку, молчаливым как от природы, так и по возрасту, несомненно понравился Гримо.

Эрромиорг, хранитель Асмурова замка вкупе со всеми рыцарскими традициями, символически преклонил колени перед Атосом.

Пылкий Флейж, естественно, готов был добиваться благосклонности всех дам, изображенных в романе, от субретки до королевы, включая даже упомянутую вскользь Марион Делорм — что в семнадцатом веке стоило бы ему головы.

А вот Ардинька тогда еще не приютилась у них в качестве добровольной няни, а то ей бы, несомненно, пришлась по сердцу пленительная хромоножка Лавальер.

И только Арамис не вызвал симпатии ни у кого — мона Сэниа, презрительно усмехнувшись, заявила, что ни одного иезуита она в собственной дружине не потерпела бы, а будь на то ее монаршая воля, вообще перевешала бы всех религиозных фанатиков за ноги. Заявление было принято с таким единодушным одобрением, что командор только в затылке почесал, пытаясь припомнить какой-нибудь душещипательный роман, который способствовал бы общему смягчению нравов. Но тогда, кроме «Хижины Дяди Тома», ему ничего на ум не приходило…

Воспоминания о детской литературе вернули командора к действительности. Зимой сынуля еще не был готов воспринимать даже короткие прибаутки, но сейчас он уже жадно впитывал все, что припоминалось Юргу из не такого уж отдаленного детства — от хрестоматийной Аленушки с мультипликационным козленочком и до обаятельного премьер-министра, магией английского сказочника превращенного в плюшевого медвежонка. Похоже было, что на Игуане вся малышня развивается как-то быстрее, чем на Земле — да, кстати, пора бы детишек и проведать.

Он вышел через привратный кораблик, кивнув стоявшему в карауле Киху, и пронзительно, по-разбойничьи, свистнул в два пальца. С ближайшего пастбища послышалось ответное ржание, и его пегий конь, единственный, наверное, на всем Джаспере (пестроты, по аналогии с крэгами, здесь не любили и таких жеребят обычно выбраковывали при рождении), поднялся в воздух, расправляя драконьи крылья. Юрг, запрокинув голову, как всегда залюбовался абсолютно фантастическим, с точки зрения землянина, зрелищем и попутно обругал себя за то, что не захватил ячменную лепешку для своего Пегуса (изменение одной буквы проистекало от излишней скромности — Юрг не мог допустить, чтобы кто-нибудь заподозрил его в желании сравниться в Беллерофонтом). Он знал, что любая прирученная скотинка, какой бы грозной она ни казалась, на какую-то долю своего скудного сознания до смерти остается ребенком, которого изредка нужно и побаловать.