Читать книгу "Муж и жена - Уилки Коллинз"

Грандисон («История сэра Грандисона» Ричардсона), неунывающего слуги — Сэм Уэллер, спутник мистера Пиквика; сыщика — Шерлок Холмс. В этот список, который можно продолжать очень долго, читатели включили Бетериджа и Каффа.

Общим для этих очень разных персонажей является то, что их характеры с самого начала законченны, отлиты, не меняются по ходу повествования, и это естественно: изменения противопоказаны заложенным в них «юморам» и социальной типологии. Действие развивается, порой весьма драматично, персонажи перемещаются во времени и пространстве, но сами остаются все теми же. Сюжет движется по горизонтали (события, положения, интрига), а не по вертикали (в глубь человеческого характера). Статичность характеров при динамичном действии — особенность нормативной эстетики, воплотившейся, хотя и по-разному, в литературе английского Просвещения и романтизма. В великом просветительском романе Филдинга «История Тома Джонса, найденыша» (1749) герой как впервые появляется на страницах книги славным английским младенцем, так и уходит из повествования добрым английским парнем, а ведь на нескольких сотнях страниц, лежащих между тем и другим, писатель дает беспримерную по масштабам художественную энциклопедию нравов, типов и общественных отношений своего века.

В середине XIX столетия литературное наследие просветительства и романтизма оставалось явлением живым и влиятельным. Английские писатели обращались к нему как к образцу и запечатленной в слове традиции, но также и для того, чтобы его пересмотреть и преодолеть его давление в поисках новых форм художественного проникновения в современную жизнь и современный характер. Одни преуспели в этом больше, другие меньше, но у всех, даже у таких величин, как Диккенс, Теккерей, Шарлотта и Эмили Бронте, совмещались в творчестве элементы просветительства, романтизма и реализма нового типа, не без основания получившего определение «критический». Переплетением этих грех эстетических установок, дающим на практике совмещение разных стилей письма, отмечена и зрелая проза Уилки Коллинза, к которой относится роман «Муж и жена».

Поэтика просветительского романа наложила на структуру и стиль его книг несомненнейший отпечаток. В «Муже и жене» легко угадывается традиционный набор персонажей. Благородный герой — это Артур Бринкуорт, влюбленный в добродетельную героиню — Бланш Ланди. В амплуа самоотверженной наперсницы выступает Анна Сильвестр. Злодей-обольститель, конечно же, Джеффри Деламейн, а мудрый резонер — дядюшка Патрик. Функции продувного слуги отданы Бишопригсу, злой служанки — кухарке Детридж, а модной жеманницы — леди Ланди, которая «по совместительству» еще и суровая дуэнья. Нужно заметить, действующие лица в целом успешно справляются с предписанными ролями.

Автор, как то положено в просветительском романе, пребывает в кресле демиурга. Он все знает наперед, поэтому позволяет иной раз намекнуть на значение того или иного эпизода для всего повествования: «Это открытие, возможно, изменило бы дальнейший ход событий, отразившись не только на ее жизни, но на жизни всех других персонажей этого повествования». Ему внятны мысли и побуждения героев, и хотя их характеры достаточно полно раскрываются в речах и поступках, автор не упустит возможности дать оценку их действиям и лишний раз выложить читателю всю подноготную открытым текстом. Чисто просветительская тяга к дидактике, оказавшая дурную услугу самому Диккенсу, у Коллинза порой берет верх над всем. Под его пером сентиментальные и патетические нотки Диккенса превращаются в нравственные тирады-отступления (см., например, рассуждения о совести и раскаянии в гл. 21) либо в прямую проповедь, мнения рецензентов о неорганичности которой в сенсационном романе нельзя не разделить:

«Что? Подобные особы не имеют права на ваше сочувствие? И все- таки, прошу вас, поборники добродетели, дайте руку и пойдем вслед за ней, ее тернистым путем, он приведет нас в обитель чистой и обновленной жизни. Ваша сестра согрешила и раскаялась, а значит, очистилась и возвысилась душой, порукой этому наш Небесный учитель. Она — утешение ангелов, лучшего попутчика, право, не сыщешь».

Некоторый преизбыток суждений, наставлений, афоризмов, поучений и т. п., следует признать, способен вызвать раздражение не только у критика, но и у куда менее придирчивого и более благодарного читателя. И нравственные максимы, рассыпанные по тексту книги, и выигрышный прием — показать английское цивилизованное варварство глазами чужеземца (гл. 45), и голос автора, постоянно встревающий к месту и не к месту в течение событий, и моральный ригоризм купно со славословиями добродетели — все это от эстетики Просвещения. Коллинз ей многим обязан и в предыдущих романах, но создается впечатление, что в этом — особенно, что тут слишком много автора.

Такое впечатление, по крайней мере для русского читателя, закономерно: в двух отлично ему известных романах Коллинза изложение ведется не от третьего лица, но разбито на части, каждая из которых доверена какому- нибудь из персонажей, то есть рассказ идет от первого лица. Эта структура ставит известные границы авторскому своеволию и требует определенного уровня индивидуализации характеров «рассказчиков» (каковой уровень, впрочем, отнюдь не вступает в противоречие с их «юморами»),

У романтических героев — свои «юморы», в которых чудачества замещены гипертрофированными страстями. Поэтому каноны просветительского романа прекрасно уживаются в творчестве Коллинза с принципами изображения, свойственными романтизму. Просветительский рационализм даже помогал ему избегать крайностей романтической методы, готовой поставить знак равенства между исключительным и сверхъестественным. Вслед за мастерицей «готического» романа Анной Радклиф он предпочитал по возможности обходиться без мистики. Необъяснимое, исключительное, шокирующее, из ряда вон выходящее он трансформировал, давая ему вполне материальную мотивировку и тем самым включая в реальность. Так что установки просветительские и установки романтические пребывают у него в творческой гармонии.

Однако новая социальная реальность века победившей научной революции, завершения строительства Британской империи, невиданного накопления капиталов и неслыханного обнищания низов порождала новое национальное самосознание, видоизменяла национальный характер, требовала более глубокого, философского и неоднолинейного взгляда на личность, общество и их взаимодействие. Перед литературой как формой общественного сознания возникли задачи, с которыми традиционная эстетика справиться не могла, которые предполагали для их художественного решения иной, аналитический и психологический, подход. В литературе все большее значение приобретал не «юмор», не тип, а характер, включающий помимо того и другого еще и неповторимо личностное, индивидуальную микровселенную, в которой способны уживаться несовместимые по законам логики и нормативной морали качества. К созданию таких характеров шли великие современники Коллинза, и более широкий, по сравнению с предшественниками, взгляд на человека позволял им глубже постигать природу общества, проникать в законы, им управляющие. Панорама бытия в книгах Диккенса или Теккерея приобретала объемность, многомерность и историческую полноту, чего нельзя сказать о творчестве Коллинза. Причина тому не в недостатке социально-критических мотивов — они у него есть и звучат порою остро и злободневно, — и не в том, что он был глух к запросам времени, а в направленности его дарования и масштабе художественного мышления.