Читать книгу "Муж и жена - Уилки Коллинз"

Более того, в сферу комического Коллинз вовлекает освященные традицией национальные институты и национальный характер. К первым относятся пари и спорт. Великолепна ирония, с какой писатель трактует привычку биться об заклад как боговдохновенное свойство истинного англичанина, неизменно доказывающего «преданность последней, единственной вере, что еще осталась у живущих среди нас людей его племени, — вере в заключенное тобой пари». Но если любовь к пари воспринимается под пером Коллинза вызывающим улыбку, но в общем-то довольно безвредным пороком, этого не скажешь о британском культе спорта и спортсмена. Последний предстает у писателя с жутковато-гротескной стороны. Автор заставляет прочувствовать, исходя из элементарного здравого смысла, всю противоестественность такого несоответствия между причиной и следствием, когда угроза отмены спортивного состязания превращается в «национальное бедствие», а само состязание — в источник всеобщего ликования: «Он почтительно спросил, свидетелем какого национального празднества ему предстоит стать. Джентльмены сообщили в ответ, что двое молодых людей отменного здоровья пробегут по огороженной площадке заданное число кругов с целью доказать окружающим, кто из них бегает быстрее».

Как и в случае с британской правовой системой, писатель обращается к теме помрачения соотечественников на почве спорта не для того, чтобы высмеять крайности, а для того, чтобы вместе с читателем поразмыслить над нравственными издержками этого увлечения. «Я утверждаю, что ставить физическую культуру выше духовной вредно и даже опасно в том смысле, что избыток физических сил укрепляет в человеке врожденную склонность противиться требованиям разума и нравственного чувства», — заявляет в романе сэр Патрик, и история с Джеффри Деламейном подтверждает его правоту. Коллинз прозорливо привлек внимание к опасной тенденции подменять моральные ценности ценностями иного порядка, в частности, превращать спорт в субститут нравственности. Недаром Джеффри высказывается у него с обезоруживающей откровенностью: «Человек в хорошей физической форме даже не помнит, что у него есть душа».

Можно, видимо, в чем-то не согласиться с подходом Коллинза к «спортивной теме», но по двум пунктам его трудно оспорить. Действительно, усиленные и однонаправленные занятия спортом как профессией даже при неукоснительном выполнении врачебных предписаний не проходят безболезненно для организма спортсменов. Сегодня об этом знают все, имеющие отношение к профессиональному спорту, хотя распространяться о последствиях сверхтренировок не очень принято. Верно и другое: помешательство на спорте ведет к забвению нравственного чувства, когда он превращается в зрелище наподобие тех, каких домогалась римская чернь — «Хлеба и зрелищ!». Картины спортивных страстей, не без язвительности показанные Коллинзом, бледнеют при сравнении с разгулом вандализма, не столь давно учиненным британскими футбольными болельщиками на европейских стадионах, о чем широко писала мировая печать. Так что ирония писателя здесь вполне уместна, благо вызвана тревогой за одну, однако весьма существенную для британцев область их личного и общественного бытия.

Под углом нравственности обращается Коллинз и к сложившемуся пониманию английского национального характера, к канонизированному, не лишенному комических черточек, но в целом достойному собирательному портрету Джона Буля, чье имя давно стало нарицательным для обозначения истинного англичанина. Главное, что настораживает писателя в этом благообразном облике и чего просто нельзя не заметить, — отсутствие духовного и нравственного начала. Это иронически подчеркнуто и в портрете Джеффри, «лучшего представителя нации», и в облике его брата Джулиуса, воплощающего полную противоположность национальному стереотипу англичанина. Рискуя утомить читателя несколько обширным цитированием, приведем все же фрагмент характеристики персонажа, выписанной автором «от противного»:

«Этот вырождающийся британец глотал огромное количество книг, но не мог проглотить и полпинты пива. Мог выучить несколько иностранных языков, но не сумел научиться грести. Культивировал в себе дурную привычку, вывезенную из-за границы, — умение играть на музыкальном инструменте, и не мог усвоить чисто английскую добродетель — способность отличить на конюшне хорошую лошадь от плохой. Вообразите — не имел ни бицепсов, ни книжки для записей пари! Как при всем этом он умудрялся жить, одному небу известно».

На чьей стороне симпатии автора, догадаться несложно, однако дело не в симпатиях, тем более что заурядный и суховатый Джулиус Деламейн особо теплых чувств не вызывает. Вопрос в том, что без твердой нравственной основы национальный характер для Уилки Коллинза просто не существует, характера нет — есть национальный миф, и с этим мифом писатель воюет, показывая, как в нагнетании сюжетных перипетий саморазоблачается Джеффри Деламейн — цвет нации, лишенный морали.

Можно видеть, что в «Муже и жене» круг проблем, занимающих внимание художника, шире, а сами проблемы — серьезнее и рассматриваются более глубоко и всесторонне, чем в хрестоматийных «Женщине в белом» и «Лунном камне». Интерес писателя к социально-нравственной подоплеке сенсационных явлений ощутимо вырос. Вероятно, не будет ошибкой сказать, что на творчестве Коллинза благотворно сказался и опыт его современников, творцов великого английского романа XIX века. Нельзя исключать и возможность, образно говоря, внутрицехового соревнования. Известно ведь, что в 1860-е годы Диккенс стремился доказать всем, в том числе и самому себе, что способен закрутить сюжет не хуже Коллинза, и был убежден, что в «Тайне Эдвина Друда» превзойдет в этом отношении младшего коллегу. Так, может быть, и Коллинз не чурался мысли попробовать себя в том искусстве, где Диккенс был несравненен, — в искусстве одушевления социальной панорамы жизни, полнокровного проблемного романа, изображающего круговорот человеческой трагикомедии.

Во всяком случае, расширение проблемного пространства в этом романе, увидевшем свет в год смерти Диккенса, не пошло в ущерб увлекательности, что бы там ни писали рецензенты-современники. В «Муже и жене» было все необходимое для того, чтобы снискать признательность английской публики: интрига, выразительные картинки нравов, четко заявленная моральная позиция, изящно сформулированные афоризмы о человеческой природе вообще, о современных автору типах и о социальных пороках Альбиона. Была в книге и любимая британцами национальная самокритика, изрядно сдобренная иронией, — недаром давно подмечено, что нелюбовь англичан к тому, чтобы над ними смеялись другие, можно уподобить по силе эмоции лишь удовольствию, которое они получают, сами смеясь над собой. Были наконец прелюбопытные характеры. Однако при всем этом в романе нет образов, способных сразу и надолго завладеть воображением читателей, начать самостоятельное существование, — таких, как Мэриан Голкомб или дворецкий Бетеридж. Разве Коллинз стал хуже писать и мастерство его пошло на убыль? Отнюдь. Объяснение кроется совсем в другом.

История литературы подсказывает, что персонаж уходит из текста, превращается в реальную как бы фигуру, а его имя становится нарицательным, когда он выступает законченным и блистательным вочеловечением «юмора» — этим термином (в России он еще в прошлом столетии писался «гумор») английский драматург XVI века Бен Джонсон предложил называть ведущую и всепоглощающую в людях страсть, порочную либо, напротив, добродетельную; таковы в английской литературе Шейлок (скупость) и Яго (коварство) у Шекспира, Ловлас (любострастие) из романа С. Ричардсона «Кларисса», диккенсовские мистер Пиквик (добросердечие), Фейгин (злокозненность) или Пекснифф (ханжество). Свое скромное место в этом ряду занимают Мэриан Голкомб и граф Фоско. То же происходит с персонажем и когда он в совершенстве воплощает определенный социальный тип: добродетельной дочери — Корделия («Король Лир»), падшей женщины — Молль Флендерс из одноименного романа Дефо, образцового аристократа —