Читать книгу "Лихолетье - Евгений Васильевич Шалашов"

встать на ноги. С первого раза не получилось, но отчаянный запорожец не сдавался. Для начала, утвердившись на четвереньках, Янош помотал башкой и с восхищением сказал: – Ох, добра горилка! Надо бы ишшо…

Глава вторая

Соловецкая обитель

Уже три ночи кряду отец Антоний лежал без сна, ворочаясь с боку на бок. К толстым доскам, поверх которых брошено грубое рядно, к полену в изголовье игумен давно привык. Постели ему сейчас перину, подложи под голову пуховую подушку – лежать бы не смог! Может, возраст сказывался, а может, тяжкие думы? Они, думы, одолевали отца Антония с тех пор, как из инока, желавшего принять Великую Схиму, он стал настоятелем. Сам не хотел, но была воля архимандрита – теперешнего митрополита Новгородского Исидора. Быть главным, хоть в малой пустыни, где и иноков-то человек пять – тяжкое бремя. А тут, на Соловках… Братии – душ четыреста. Трудники, что каждый год приходят в обитель, кто на покаяние, кто по обету – это еще два столька. Крестьяне монастырские (эти хоть за оградой живут!), если обоего пола считать – с тыщу. Стрельцы, что в святой обители службу несут. Народу на город наберется. А люди… Случись какая каверза, сразу к отцу-игумену бегут. Кого-то не в срок на работу поставили, кому-то брат-книгохранитель книгу не дал, а кто-то с сотником полаялся. Да что мнихи да трудники? Вчера явилась баба из Архангельского городка, у которой муж на Грумант ушел, да так и не вернулся. Ревет – можно ли ейного Ваньку на соседской Маньке женить, если у девки пузо на нос лезет? А пузо, вестимо, не с ветру надуло. Делать больше нечего игумену, как разбирать их обиды! А не разобрать нельзя. Приходится разбирать, рядового стрельца с сотником мирить и, после должного покаяния, Ваньку на Маньке женить. Люди ж кругом. Ну, а кто же без греха?

Люди – первая забота настоятеля, окромя самой главной – службы Господу! А есть и другая. Обитель владела таким хозяйством, что не всякому королевству по плечу. Монахи и крестьяне добывали соль на соляных варницах и продавали ее по всей Руси. Ловили рыбу и били морского зверя. Сами выделывали кожи и шили сапоги. Ткали, портняжили и красили ткани. При Великом игумене – святителе Филиппе, которого задушил Малюта Скуратов, построили кирпичный и лесопильный заводы. Сами кирпич обжигали, сами доски пилили. Зато – братия теперь жила не в полуземлянках, а в двухэтажных хоромах. Из своего кирпича отстроены церкви и колокольня. Был еще свечной завод и иконописная мастерская. Сами писали и переписывали книги и переплетали их в сафьяновую да в юфтевую кожу!

Жить бы в трудах и молитвах. У каждого из мнихов свое послушание – кому за скотом ходить, кому печи топить, а кому и иконы писать. Ну, а кому и ремеслом заниматься! Монастырские литейщики да кузнецы, верно, не смогли бы отлить пушки да пищали, но сабли и секиры выходили не хуже немецких. Эх, лучше бы кузнецы косы да плотницкие топоры ковали, но время такое, что нужно и оружие иметь…

Отец Антоний стал игуменом накануне появления на Руси Димитрия Иоанновича, коего сочли сыном покойного Иоанна Васильевича. Ну, а как не счесть, если родная мать признала царевича? А что он не Димитрий, на Соловках узнали только через два месяца после того, как пепел самозванца был развеян по ветру.

А из-за войны да смутности слово пастырское нести некому. Дичает народ без слова Божьего! Вон, лопари на Коле опять жертвы каменным идолам приносить стали. Ну, оленьи люди – чего с них взять! Главное, чтобы свои, русские, снова в язычество не ушли. Лет сто, как поморы ни Велесу, ни Перуну с Даждьбогом не поклоняются, но все-таки… Вот и думай, отец-настоятель, кого из иеромонахов к лопарям послать, а к кому из мирян присмотреться надобно… Заботы, заботы…

Соловецкие острова далеко, да край России – он не край света. Гости из Дании, из Голландии, из Франции, не говоря уже о разных немецких землях, да англичанах, давно сюда ходят. Торговля – дело нужное. Сукна аглицкие да шпаги – зело добрые. Французские пистолеты и пищали, что мушкетами именуют, зеркала, немецкая бумага, голландская посуда. У нас, положим, могут не хуже делать, но за все сразу не схватиться. Да к тому же – надо же куда-то вывозить сало и ворвань, канаты и холст. Англичане канатную фабрику в Колмогорах обустроили, мужикам за работу серебром платят – казне доход и поморам по зимнему времени достаток. А меха и рыбу куда девать? Самим не съесть и не износить. Настоятель усмехнулся, вспоминая, что голландцы платят за сотню хвостов трески по целому ефимку, а русские купцы из Нижнего Новгорода и Ярославля берут эту же сотню за алтын, да еще и кривятся – дорого, мол. Ну, коли дорого, так сами бы и ловили! А зерно, что монастырь покупает в Вологде по двадцать копеек за пуд, а французы берут по ефимку, да еще и думают, что русских облапошили? А в ефимке – талере (экю, по-ихнему), целых шестьдесят четыре копеечки! Нет уж, лучше бы миром с соседями жить. И чего же лезут-то они к нам, словно медом намазано? Шведы, англичане. Князь Пожарский обещал сотню человек прислать, но их чего-то нет… Месяц назад видели рыбаки датский корабль. Может, заблудился, а может – попиратствовать решил. А еще говорил в кабаке пьяный матрос-голландец, что, мол, гишпанский король хочет Колмогоры разорить, чтобы голландцам да англичанам неоткуда было канаты да парусину брать. Пьяная болтовня – что бабьи сплетни, но все же, все же… Отец Антоний на всякий случай приказал скупать порох и свинец. Зелье огненное, лежит себе, есть-пить не просит. Ну, а из пушек палить не придется, так огненный припас охотникам сгодится.

Сквозь рыбий пузырь едва-едва пробивалось серое небо. Стало быть, до заутрени часа два… Решив, что если не спится, то так тому и быть, игумен встал и надел подрясник. Пожалев мальчишку келейника, сам выбил огонь и запалил толстую свечку. Привычно поморщившись от неприятного запаха (свечи для обихода делали из китового жира, приберегая восковые для службы), достал из сундучка книгу.

Торговец, что продал рукопись за два рубля с алтыном, божился, что писана она самим Кириллом Белозерским. Только вот отец Антоний бывал в обители на Сиверском озере – два месяца переписывал трактат преподобного Кирилла «О падающих звездах» и руку великого книжника запомнил. Да и буквицы прописаны не уставом, как во времена преподобного, а полууставом. Стало быть, писана книга лет на сто позже… Полистав