Читать книгу "Лихолетье - Евгений Васильевич Шалашов"

страницы, игумен окончательно убедился, что книга, хотя и списана с манускрипта аввы Кирилла, но позже. И не далее как лет пятьдесят назад.

«Сам бы торговал, мог бы за рубль сговорить. А братьям-то откуда почерка ведать», – вздохнул настоятель, на минуту пожалев о трате. Хотя, может, и не зряшная трата? Книги и раньше были недешевы, а теперь… Кому их писать? Обители сожжены, грамотных братьев не осталось. Да и для кого переписывать? Скоро не то, что читать, а землю пахать да Богу молиться некому будет. Помнится (хотя и давно это было) бранили дьяка Федорова за печатные книги, а теперь бы и такой рады. Лежит в книгохранилище и «Апостол», и «Острожская библия», и «Триодь». Те, что купить успели. Конечно, кое-кто говорит, если книги печатать, так братьям-переписчикам работы не будет. Ну, что ж… Этой не будет, другая найдется. Было бы для кого. Бабы и рожать-то перестали…

«Да что это я! – рассердился отец-игумен на собственные мысли. – Бог даст, не оскудеет земля людьми, а книги, что в монастыре лежат, пригодятся!».

Отгоняя думы, отец Антоний поставил тяжелую книгу на аналой и стал перебирать страницы. В прежние ночи настоятель узнал о том, как молния бьет и откуда гроза бывает, а теперь дошел до страниц, где земля сравнивалась с желтком яйца, а небо – с белком.

Игумен читал, покачивая головой – интересно, хотя и непривычно. Все же Индикоплов, писавший, что земля четверуголая, а не круглая, был понятнее. Но, с другой-то стороны, какая разница? Круглая, четверуголая, квадратная… Ежели сотворил Господь землю в виде шара, значит, так и должно быть. Ну, а мудрствовать – как, зачем и почему, – не наше дело…

Игумен не сразу услышал, что в дверь кто-то поскребся. Так робко, что даже мальчик-келейник, спавший у входа, не проснулся. Не то – кошка, не то – послушник. Не, послушник. Кошка бы смелее скреблась.

– Что? – отрывисто спросил отец Антоний, не любивший многословья.

Дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова Яшки, что был нынче за сторожа у Святых ворот.

Яков пребывал в послушниках пятый год и очень хотел стать монахом. Отец Антоний, однако, не торопился вводить его в ангельский чин. На первый взгляд – Яшка делает все как нужно, правило соблюдает, уважителен. Вот только чванства в нем на десятерых! Думает – если иночество примет, так выше простых людей будет.

Ряса послушнику не положена, так выпросил Яшка у келаря длинную рубаху, едва не до пят. Ходит в ней, как старец, возрастом да болячками обремененный, а не как по младым летам положено. Шествует… С трудниками держится важно, не говорит – речет, а с крестьянами не глаголет, а ровно слова сквозь губу цедит.

Потому чаще других наряжает игумен Яшку на послушание в странноприимческую избу, полы после трудников мыть, в трапезную, чтобы крестьянам да стрельцам есть-пить подавал да посуду мыл. Или, как сейчас, на ворота – гостей встречать да слова ласковые говорить. А еще – читать «Жития» святых отцов наших, особенно – преподобного Сергия Радонежского, которого святым едва ли не при жизни считали, а он не чурался и хлеб печь, и келии для монахов рубить, и роды у баб принимать… Для кого-то и год – срок великий, а кому-то и десяти лет мало. Понять должен Яшка, что монаху следует гордиться своей долей и, с радостью все лишения переносить, но не чваниться!

– Отец игумен! – громко сказал Яшка, но, покосившись на спящего у двери келейника, сбавил голос до шепота: – Из Архангельского городка коч пришел, настоятеля спрашивают.

– К келарю ступай, – перебил настоятель, возвращаясь к чтению.

Ну, коч и коч. Привезли, чай, поморы что-нибудь. Может, рожь, а может, овес. А что еще? Почитай, кроме зерна, монахам ничего и не нужно.

– Кхе, кхе… – донесся от порога робкий кашель.

Настоятель, подняв глаза, узрел Яшку, переминавшегося у порога. Собрался разгневаться, но понял, что привратник не решился бы потревожить покой игумена из-за какого-то коча, да еще ночью. Ночью? А чего это коч ночью-то пришел, словно дня мало? И что за срочность такая, чтобы его сна лишать? Не мог же отрок знать, что бодрствует отец Антоний.

– Сказывай, – разрешил игумен.

Обрадовавшись, что не бранят, послушник затараторил:

– Коч из Ново-Колмогор, из Архангельского городка, в нем народу душ десять мнихов, да мирян столько же, груз какой-то, на домовину похожий. Старший у них инок, Варлаамом назвался. Говорит, жил здесь лет пятнадцать назад, тут и пострижение принял. Мол, отец Антоний его знает. Просит позволения внутрь ограды зайти. На берегу я их оставить не осмелился – того и гляди, шторм будет, а без воли отца игумена…

Игумен приподнял руку, жестом прекращая болтовню.

– Как инока зовут? – переспросил отец Антоний.

– Вроде – Варлаам, – неуверенно ответил послушник. – Или – Абрам… Авраамий… Он еще сказал, что келарем служит в лавре… Точно, Авраамий!

– Авраамий, келарь? – задумался настоятель. – Не упомню такого… – помотал головой и спохватился: – Авраамий?! Ну-ко, веди его сюда.

Настоятель, хоть и стар годами, но умом не ослаб. Знакомцем с таким именем, да при должности келаря, мог быть только Авраамий Палицын – келарь Троице-Сергиевой лавры. Но Авраамия, говорят, в последний раз видели в войске князя Пожарского, что шло на Москву. А удалось ли отбить Первопрестольную у ляхов или нет, никто пока не знал…

– А остальных куда? – поинтересовался привратник.

– Пусть в странноприимческой избе будут, а после заутрени разберемся, – решил игумен.

– Там и мнихи есть, и миряне.

– Ну и что? – слегка удивился настоятель.

– Так, вроде бы, негоже старцев вместе с мирянами селить. Надобно бы иноков-то по келиям расселить… – пожал плечами послушник и, чуть было не проглотил язык, поняв, что последнюю фразу он сказал зря…

– Яков, а кто у тебя отец-наставник? – ласково поинтересовался игумен и сам же ответил: – Отец Фома. Так вот, сыне. Утречком, как к отцу-наставнику на молитву пойдешь, скажешь ему – отец-настоятель, мол, велел вам обоим на скотный двор идти, навоз за коровами убирать. Понял, за что?

– Понял, отец-настоятель, – угрюмо кивнул послушник, целуя руку игумена.

– Ну, так за что? – мягко, но требовательно спросил игумен.

– За язык болтливый… И еще, – потупился Яшка, – за чванство мое.

– Вот и молодец, – похвалил отец Антоний юношу. – Ну, ступай с Богом.

– Прости, отец-настоятель! – повалился Яшка в ноги игумену. – Моя дурость! Меня накажи, а авву Фому за что? Наставник – он же хворый да старый. Тяжело ему будет на скотном-то дворе…

– Что хворый отец Фома – ведомо мне. Ну, на скотном дворе воздух свежий, говнецом попахивает ядреным. Хворым да болезным – очень полезно! Все, ступай, да старца Авраамия не забудь привести. Да, вот еще что, – остановил настоятель юнца. – Узнай, нет ли хворых да раненых. Ежели нуждается кто, брата-лекаря кликнешь. А