Читать книгу "Страж - Чарльз Маклин"

Каждое мое движение было быстрым и точным, я старался производить как можно меньше шума. В гостиной я встал на колени и достал из-под стола свой сюрприз, ухитрившись не потревожить хитроумный натюрморт, устроенный мной вчера. Коробка практически ничего не весила, но, вместо того чтобы унести ее, я принялся подталкивать ее по ковру в гостиной, затем по коридору и, наконец, вытолкнул ее на середину кухни. Я взял с полки нож, разрезал на коробке ленточку и снял упаковку.

Так она и стояла: обыкновенная картонная коробка, резко выделявшаяся своей белизной на терракотовом линолеуме. Я открыл ее и откинул крышку.

Коробка была пуста.

Кажется, до этого момента я и впрямь верил в то, будто в коробке припасен какой-то подарок для Анны. И все же, сам не могу объяснить, почему я нисколько не удивился, обнаружив, что она пуста. Я не мог вспомнить, что должно или могло находиться в коробке, не мог вспомнить, куда я спрятал ее содержимое и когда. Единственное, что мне было понятно, – в коробке должно было непременно находиться что-то, и этого чего-то там не было.

Могу повторить – и могу повторять это без конца: единственным, что я планировал заранее, был шуточный сюрприз ко дню рождения моей жены.

Как-то вдруг мне пришло в голову, что в коробку необходимо положить подстилку, хотя мне пока было непонятно, с какой целью. Я нашел куски черного линолеума и выстлал ими дно коробки, покрыв его целиком. Через пару минут я заметил, что и внутри начала сочиться какая-то влага, это заставило меня поторопиться, как будто я понял, что жребий наконец брошен.

Обувшись в резиновые сапоги и надев пару желтых резиновых кухонных перчаток, я снял с крючка на двери передник Анны – мясницкий, строго говоря, передник, в крупную полоску и с надписью «Босс» на груди, – и надел его поверх пиджака. Затем отправился в угол, где у нас хранились инструменты.

К электроножу был еще приложен ценник. Электронож был одним из тех экономящих физические усилия приспособлений, которыми мы никогда не пользовались. Я включил его, чтобы проверить аккумулятор. Нож зажужжал и задрожал у меня в руке. Я опробовал острие на испеченном Анной домашнем хлебе. Резал нож быстро и безупречно – куда лучше, чем самый остро заточенный обыкновенный нож. Я выключил его и оставил на столе рукояткой к печке.

Не желая будить Анну, я позвал собак не привычным криком, а тихим и тонким свистом. Они примчались из сада почти сразу же, выскочив из-за сарая. Уши у них стояли торчком, а пышные хвосты радостно виляли из стороны в сторону. Увидев меня в дверном проеме, они бросились внутрь. Как всегда, когда наступала пора кормежки, шествие возглавлял старший партнер, а Цезарь бежал чуть сбоку и сзади, молчаливо, хотя и не без сомнений, признавая право отца заняться пищей первым. Их длинные золотые гривы намокли под дождем. Прежде чем впустить их, я дал им время стряхнуть с себя воду. Затем распахнул дверь пошире, и они, минуя меня, ворвались в кухню. Запах росы стал как будто еще сильнее, чем раньше.

Собаки даже не удосужились посмотреть, что это за незнакомая белая коробка лежит посредине кухни – настолько они проголодались. Они рванулись прямо к мискам. Зарывшись в еду носами и виляя хвостами, они всецело сконцентрировались на своем занятии и не обращали внимания ни на что иное. Подобное безразличие как нельзя лучше соответствовало моим планам. Я взял электронож и, заложив его за спину, включил моторчик.

Клаус отреагировал на непривычный звук первым. Он навострил было уши, но, понимая, что рядом находится хозяин, не насторожился. Встряхнувшись, он вернулся к миске. Я наклонился к нему и заметил, что начал трепать его по влажной мохнатой спине. Нож я ему по-прежнему не показывал. Затем, положив ему левую руку на горло, я оттянул обвисшую кожу, превратив в нечто вроде поверхности барабана. Но он продолжал есть. До того самого мгновения, когда лезвие электроножа оказалось у него под горлом, он продолжал есть.

После первого прикосновения ножа по его телу пробежала быстрая дрожь. Но в дальнейшем он не сопротивлялся – во всяком случае, не сопротивлялся в той мере, на которую я рассчитывал. Он просто стоял у меня под рукой, пока лезвие входило ему в шею, снизу, почти до самого позвонка. Кровь показалась и сразу же хлынула наружу, наполняя миску. Непрожеванная пища вывалилась из горла, дыхание с шумом вырвалось из перерезанной трахеи и смолкло. Он рванулся, должно быть полагая, что все еще в силах убежать. Но я крепко зажал его между коленями и чувствовал, как жизнь покидает его тело. Я подождал, пока его глаза не остекленели, а туловище не обмякло и не рухнуло к моим ногам, а затем подтащил труп к белой коробке и уложил в нее.

Старший партнер возлежал теперь на черном линолеуме, которым я выстлал дно коробки, его лапы по-прежнему подрагивали. Казалось, ему снится, будто он охотится на кроликов. Если не считать того, что тело его не шевелилось и только из открытой раны в горле вырывался резкий шум. Но затем он попытался сесть, голова его склонилась под совершенно немыслимым углом, он чуть было не выбрался из белой коробки...

Но все же свалился в лужу крови и окончательно застыл.

Все это время я искоса, но самым тщательным образом наблюдал за Цезарем. Он покончил с едой вскоре после того, как я перерезал глотку Клаусу. До сих пор его единственной реакцией на происходящее был тщательный осмотр, которым он удостоил миску, наполненную кровью отца. Я подозвал его к себе, еще раз заложив нож за спину. Он покорился, хвост болтался у него между задними лапами, выглядел он в точности как в тех случаях, когда я наказывал его за какую-нибудь провинность. Я пошел навстречу ему, вытянув вперед руку в желтой резиновой перчатке и окликая по имени. В критический момент я поскользнулся в крови Клауса и едва не свалился. Неловкое движение вспугнуло Цезаря. Он принялся метаться по кухне туда и сюда, издавая при этом какие-то странные звуки, которых я еще никогда от него не слышал. У него начался неудержимый понос. Я стоял не шевелясь в ожидании того момента, когда он наконец успокоится. И все это время я приговаривал, обращаясь к нему: «Хорошая собачка, Цезарь, хорошая собачка, потерпи немного». В конце концов он подошел ко мне или, вернее, подошел на достаточную дистанцию, чтобы мне удалось схватить его.

...Я опустил его тело в коробку рядом с телом отца. Места там было немного, но для них двоих как раз достаточно. Крови из них натекло столько, что в итоге начало казаться, будто они в ней утонули. Лежа в коробке, собаки выглядели какими-то съежившимися, уменьшившимися в размерах, незначительными и почему-то ненатуральными – вроде пары золотистых париков в миске с красной краской. Один глаз, правда, не закрылся, да поблескивали молодые белые зубы Цезаря, обнажившиеся, когда ему в шею впился электронож, да под неестественным углом раскинутые лапы, да запах мокрых псов, запах свежей крови, запах смерти, запах собачьего дерьма, запах росы...

И тут, охваченный каким-то варварским порывом, я сделал то, о чем не решаюсь рассказать на листке бумаги. А затем подошел к раковине, наклонился над ней, и меня вырвало.

Я снял резиновые перчатки, передник, сапоги – все было чудовищно забрызгано кровью – и сунул их в ящик для грязного белья. Но пиджак, защищенный передником, остался чистым.