Читать книгу "Собрание сочинений в 9 тт. Том 6 - Уильям Фолкнер"

детям: если напугал негра, никогда не становись прямо перед ним или прямо позади него, зайди сбоку. Дядя Бак забыл об этом. Он стоял прямо против двери, а впереди него стояла шавка и заливалась как оглашенная, умолкая, только чтобы перевести дух: дядя Бак сказал, что он и заметить ничего не успел, только шавка вдруг завизжала, крутанулась — а за ней уже Томин Терл. Дядя Бак сказал, что не видел даже, как открылась дверь: шавка взвизгнула, пробежала у него между ног, а потом Томин Терл пробежал прямо по нему. Даже не подпрыгнул: сшиб дядю Бака, поймал на ходу, не дав упасть, подхватил под мышку, пробежал с ним несколько шагов, приговаривая: «Осторожней, старый Бак. Осторожней, старый Бак», — отбросил и побежал дальше. А шавки уже и слышно не было.

Дядя Бак был цел и невредим; Томин Терл только сбил ему дыхание, когда уронил на спину. Но в заднем кармане у него лежала бутылка с виски — остатки он приберегал до той минуты, когда будет пойман Томин Терл; поэтому он отказывался встать, покуда не убедился, что на нем виски, а не кровь. Дядя Бак тихонько повернулся на бок, а он стал на колени рядом с ним и выгреб из кармана битое стекло. Потом они пошли к дому. Пешком. Негр подвел лошадей, но сесть в седло дяде Баку уже не предлагали. И шавки совсем не было слышно.

— Шагал он быстро, ничего не скажешь, — заметил дядя Бак. — Но собачку ему все равно не догнать, прах его возьми, ну и ночь.

— Завтра поймаем, — сказал он.

— Черта с два, — сказал дядя Бак. — Завтра мы будем дома. И пусть только Хьюберт Бичем или этот негр ступят на мою землю — я велю арестовать их за бродяжничество.

Света в доме не было. Раздавался храп мистера Хьюберта, раскатистый, словно снаряжен был на дальнюю дорогу. Зато сверху не доносилось ни звука, даже когда они прошли по темной передней к самой лестнице.

— Она, наверно, спит в задней части дома, — сказал дядя Бак. — Чтобы можно было крикнуть в кухню, с кровати не вставая. А кроме того, незамужняя дама непременно запрет дверь, если в доме чужие.

Дядя Бак сел на нижнюю ступеньку, а он стал на колени и стащил с дяди Бака сапоги. Потом снял свои, поставил к стене, и они с дядей Баком ощупью поднялись по лестнице в верхний коридор. Тут тоже было темно и ничего не слышно, кроме храпа мистера Хьюберта внизу; они ощупью пробрались по коридору в переднюю часть дома и нашарили дверь. За дверью было тихо, и, когда дядя Бак нажал на ручку, дверь отворилась.

— Слава богу, — прошептал дядя Бак. — Не шуми.

Кое-что стало видно — очертания кровати, москитную сетку. Дядя Бак спустил подтяжки, расстегнул штаны, подошел к кровати, осторожно сел на край, а он опять стал на колени, стянул штаны с дяди Бака, потом стал снимать свои; дядя Бак тем временем отвел москитную сетку, поднял ноги и улегся на кровать. Тут мисс Софонсиба села на кровати позади дяди Бака и крикнула первый раз.

III

На другой день он приехал домой только к обеду — и почти без сил. Он так устал, что даже есть не мог, хотя дядя Бадди решил прежде всего накормить его обедом; если бы ему пришлось проехать еще милю, он уснул бы в седле. Он и уснул — наверное, пока рассказывал дяде Бадди, — а когда проснулся, день подходил к концу, и он лежал в сене на дне тряской повозки, а дядя Бадди сидел над ним на скамье точно так же, как сидел на лошади или в своей качалке перед плитой, когда стряпал, и кнут держал точно так же, как ложку, которой мешал, или вилку, которой пробовал еду. Дядя Бак припас для него хлеба с холодным мясом и кувшин пахты, завернутый в мокрую мешковину. Он поел, сидя в повозке, уже под вечер. Ехали они, наверное, быстро, потому что до дома мистера Хьюберта оставалось не больше двух миль. Дядя Бадди подождал, пока он доест. Потом попросил: «Расскажи еще раз», — и он рассказал все снова: как они с дядей Баком отыскали в конце концов свободную комнату, и дядя Бак сидел на кровати, повторяя: «Что за напасть, Кас. Что за напасть», — потом услышали шаги мистера Хьюберта на лестнице, коридор осветился, вошел мистер Хьюберт в ночной рубашке, поставил на стол свечу и стал, глядя на дядю Бака.

— Да, Фил, — сказал он. — Все-таки она вас поймала.

— Это получилось нечаянно, — сказал дядя Бак. — Клянусь бо…

— Ха, — сказал мистер Хьюберт. — Зачем вы мне говорите? Скажите ей.

— Я говорил, — сказал дядя Бак. — Говорил. Клянусь бо…

— Понимаю, — сказал мистер Хьюберт. — Однако вы послушайте.

Они послушали с минуту. Он-то слышал ее все время. Это было совсем не так громко, как вначале, но нескончаемо.

— Не хотите ли зайти туда и еще раз объяснить, что это нечаянность, что у вас и в мыслях ничего не было, и пусть она вас извинит и все забудет? Извольте.

— Что — извольте? — спросил дядя Бак.

— Зайдите туда и скажите ей еще раз, — объяснил мистер Хьюберт.

Дядя Бак смотрел на мистера Хьюберта. И часто моргал.

— А потом выйду оттуда — и что вам скажу? — спросил он.

— Мне? — сказал мистер Хьюберт. — Ну, это уж, по-моему, другой разговор. А по-вашему?

Дядя Бак посмотрел на мистера Хьюберта. И опять часто заморгал. Потом опять перестал.

— Подождите, — сказал он. — Будьте разумны. Допустим, я вошел в спальню к даме, пусть даже к мисс Софонсибе; допустим на секунду, что кроме нее нет на свете больше ни одной дамы, и вот я к ней вошел и пытался лечь к ней в постель — неужели я возьму с собой девятилетнего мальчика?

— Я-то совершенно разумен, — возразил мистер Хьюберт. — По собственной доброй воле вы забрались в медвежий угол. Дело ваше; вы взрослый человек, вы знали, что это медвежий угол, знали, как сюда забраться и как отсюда выбраться, знали, чем рискуете. Но нет. Вам надо было влезть в берлогу и лечь с медведем рядышком. А знали вы или не знали, что в берлоге медведь, — не имеет значения. И если бы вы выбрались из берлоги без единой царапины, я был бы не то что неразумным, я был бы круглым дураком. Честное слово, мне тоже хочется немного покоя, тишины и свободы, и теперь у меня есть надежда на это. Да, да, почтенный. Она поймала вас, Фил, и вы это