Читать книгу "Мемуары посланника - Карлис Озолс"

Я был так возмущен этим совершенно неожиданным и диким поворотом дела, что тут же немедленно подошел к представителю НКИД и сказал буквально следующее:

– Я приехал в Ленинград на три дня, чтобы осмотреть город, произвести контроль в консульстве и, между прочим, побывать на процессе Волфмана. Но я возмущен ведением дела и хочу выразить протест, прежде всего тем, что немедленно покидаю Ленинград, о чем прошу довести до сведения НКИД.

Так как Волфмана я знал очень хорошо и он от меня ничего не скрывал, могу решительно утверждать и заверить, что никогда он не был причастен ни к какому шпионажу. В конце концов Волфмана освободили под влиянием весьма энергичных действий латвийского правительства и официального вмешательства английского представительства. Его выпустили на свободу, но сочиненное большевиками дело не прошло для него бесследно. Он стал издерганным, нервным, больным и преждевременно трагически погиб.

Вредительства

ГПУ занималось и делами о «вредительствах» в СССР. Этих дел тысячи. Советские суды не успевают с ними справляться. Людей расстреливают, тюрьмы переполнены, и эти обреченные оказываются непременно «вредителями». Суд оглашает удивительные факты, «вредители» сознаются, но никак нельзя поверить, что злоумышленники-троцкисты могут организовывать порой при участии самых простых рабочих в таком масштабе всероссийское вредительство.

В чем же дело? Кто настоящий виновник «вредительств»?

Я могу привести много примеров из обыденной советской жизни, свидетельствующих совсем о другом. Ограничусь только теми, которые я мог наблюдать лично.

В начале 1926 года в один из праздничных дней наступила оттепель, и через крыши особняка, где помещалось наше посольство, в передней и моем рабочем кабинете с потолков художественной отделки начала просачиваться вода. Я забил тревогу. Немедленно позвонили в «бюробин», то есть бюро по обслуживанию иностранцев. Мы просили прислать рабочих для очистки снега и исправления крыши. Ответ получили отрицательный и даже злобный: «В праздник не работают, и нечего людей беспокоить».

Вода протекала все больше и больше, и дня через два, когда наконец пришли мастера, весь потолок оказался совершенно мокрым. Сверху кое-как заделали, внутри же вся сырость осталась. В результате художественная штукатурка и орнаменты стали откалываться, угрожая жизни, и мне пришлось покинуть кабинет и входить в миссию через другие двери.

Начался ремонт, продолжался долго, чуть ли не четыре месяца. Я сполна мог наблюдать советскую работу. Решил не торопить мастеров, предоставил им полную свободу действий, чтобы лично убедиться, как трудятся «в этой стране трудящихся». Утром приходят рабочие, но не работают. Я захожу и так, между прочим, спрашиваю: почему они не приступают к делу? Те отвечают: «А вот старшой не пришел, не знаем, что делать». Так проходит несколько часов. Бьет одиннадцать. Наконец приходит старшой, но работать не начинают. Снова спрашиваю о причине и получаю ответ: «Да скоро ведь обед, не стоит и начинать».

В следующий раз не пришел инженер, потому что должен был где-то ждать, потом вовремя не получили материал, еще причины, различные предлоги, долженствовавшие оправдать бездействие. Наконец потолок исправили, хотя и весьма плохо, а стоимость работы оказалась огромной, более четырех тысяч рублей. Их всех, и рабочих, и старшого, и инженера, за это можно было бы отдать под суд. Но, если взглянуть на это серьезнее и внимательнее, кара оказалась бы несправедливой. Они поневоле связаны, не могли делать так, как надо, работали постольку, поскольку им позволяли условия труда в СССР, советская система. Таким образом, они были «вредителями» в кавычках.

Другой пример.

В посольстве потребовался ремонт коридора второго этажа. Опять обратились в «бюробин», узнать, сколько это будет стоить. Прошло дней десять, мы получили подробную смету, большую тетрадь с мельчайшими подсчетами работы. Смета удивительная, поражала предусмотрительным подсчетом всех, даже непредвиденных мелочей. В большой тетради было точно указано, сколько именно гвоздей, при этом самых обыкновенных, надо будет вытащить из стен коридора, сколько дыр нужно будет заделать, сколько пойдет на каждую дыру материалов и т. д. И опять общая стоимость получалась необъяснимо большая. Тогда с тетрадью, этой подробнейшей сметой, я отправился к члену коллегии НКИД Стомонякову, инженеру по образованию, прежде работавшему в Европе, в Бельгии. Я показал ему тетрадь и, шутя, иронизируя, сказал:

– Эта смета, Борис Спиридонович, неполна, я ее принять не могу. Тут не хватает подсчета многих статей и цифр, например ничего не говорится о том, что лестница на второй этаж имеет двадцать три ступени, и, поднимаясь на каждую, рабочие изнашивают подошвы сапога на столько-то миллионных частей, а это в итоге дает уменьшение стоимости сапога на такую-то сумму.

Стомоняков взглянул на меня, покачал головой и тяжело вздохнул. Конечно, и он ничего не мог сделать. Не смел и сказать, что все это настоящая ерунда, совершеннейший абсурд, канцелярская чепуха, никому не нужная бухгалтерия. Да и никто другой, ибо это означало бы осудить всю систему советского труда, а эта система и есть настоящий, подлинный, единственный «вредитель» и главная причина всей хозяйственной разрухи в СССР.

Но и тут, как везде, в каждом частном случае, большевикам, их чиновникам и судам надо найти не причину, а виновника. Не может же государство осудить систему, созданную им самим. А чтобы найти этого виновника, доказать, что происходит «вредительство», дело подстроено троцкистами, на помощь приходит ГПУ и устраивает уже действительное вредительство без кавычек, которое потом и раскрывается на суде, дает благодарную тему для обвинителя, громогласно и возмущенно обличающего троцкистов, заговоры врагов, направленные для подрыва хозяйственной мощи Советов.

И чекисты в этом отношении оказывают волшебные услуги и подносят суду материал для непререкаемого обвинения. Вводят в группу вредителей поневоле настоящих, спровоцированных вредителей. Не угодно ли постороннему глазу, непосвященному человеку разобраться в этой толпе и отличить козлов от овец. Цель достигнута, вредители найдены, обличены, наказаны, но о самой системе ни слова. Причины общегосударственной хозяйственной разрухи затушеваны, что и требовалось доказать.

Все, что я рассказал, лишь малая доля того, что можно было бы поведать миру о делах чекистской агентуры и советских судов. Добавим к этому еще и похищение генералов Кутепова, Миллера, дела Скоблиных и других. Вспомним, что все это совершалось во имя Коммунистического интернационала, и перед нами должен естественно и невольно встать грозный вопрос: может ли продолжаться без конца этот общечеловеческий ужас? Вот что значит «принципиальная политика», построенная на ложных и преступных принципах. Это безнадежная система, и потому она смертоносна сначала для «буржуев», а потом и для самих ее создателей.

Дипломатический корпус в Москве

Нигде так дружно, как в Москве, не жил дипломатический корпус в период 1923–1929 годов. Это не только мое мнение. Думаю, под этими словами подпишутся и все мои коллеги, а тогда нас было в Москве больше 170 человек, пользовавшихся дипломатической неприкосновенностью. Эта большая семья, особенно в лице ее высших представителей, жила своей особой жизнью, отгороженная от остальной России. Отгороженность и стала нашей общей сплоченностью, а изолированность, наша обособленность вызывалась российскими условиями тех лет.