Читать книгу "Дальтоник - Алексей Слаповский"

— Не было там толпы! И вообще, не надо мне тут версии предлагать! Я по-человечески пришел поговорить, а вы начинаете тут! — упрекнул Юрий Иванович. — Не будете же говорить, что совсем не допускаете, что он мог сумку украсть?

Геран вынужден был ответить честно:

— Как вариант — допускаю.

— Ну? И в чем дело тогда? Пусть мать с ним как следует потолкует! Или брат! Сами говорили, он для него авторитет!

— Не припомню, чтобы я говорил именно так. И не уверен, что мои слова побудят Гошу подействовать на младшего брата. Который, кстати, еще не появился. Ума не приложу, где он прячется.

— Если его не прячут! — проницательно сказал Карчин и увидел, как хитроумный азер сделал непонимающее лицо — именно такие лица бывают у людей, которые на самом деле все прекрасно понимают, уж этого Карчин много повидал и в строительном деле, где без обмана нельзя, да и во всех прочих областях жизни.

Тут как раз появился Гоша, возвращаясь откуда-то домой, и Геран поспешил обратиться к нему, боясь, что Карчин начнет говорить слишком агрессивно, и выйдет неприятная сцена: Гоша не переносит, когда на него повышают голос.

— А мы тут вопросы обсуждаем, Георгий, — сказал он. — Присядь на минутку.

— Какие еще общие вопросы? — спросил Гоша, остановившись, но присаживаться не желая.

— Ты с Килилом не общался случайно? Нельзя исключить, что он все-таки мог взять у человека сумку, понимаешь? К сожалению, нельзя. Или ты в нем все-таки уверен? Мне кажется, ты лучше всех его знаешь.

Гоша улыбался, и Карчину эта улыбка показалась знакомой. Чуть позже, отъезжая на машине, он вспомнит: улыбка Гоши похожа на улыбку отчима, Герана. Вот уж бывают странности: не отец ему, и отношения, похоже, прохладные, а улыбку тем не менее явно перенял...

— Конечно, — сказал Гоша, — вам будет приятно, если мы окажемся ворами!

— Ты не выдрючивайся, тебя как человека спрашивают! — одернул его Карчин.

— Не ты, а вы, — повернулся к нему Гоша, продолжая улыбаться. — Похоже, вас жизнь ничему не учит!

— Хамло, ты как разговариваешь? — вскочил Карчин Обещал он себе быть терпеливым, но это какое же надо иметь терпение, чтобы сносить подобную наглость? — Или хочешь, чтобы я с тобой по-другому поговорил? А?

— А вы только так и говорите. И если оценить объективно, то хам не я, а вы.

— Иди отсюда! — последнее терпение Карчина иссякло и он пихнул Гошу рукой в плечо. Не ударил, просто пихнул.

— Ну-ну, руки! — отскочил Гоша.

А Геран встал и негромко произнес:

— Вы не надо, пожалуйста. Себе же вредите...

— Да молчи ты тоже, б.., философ чернож..! — дал себе полную волю Юрий Иванович. — В общем, так! Чтобы до завтра, до утра все было! И щенок чтобы нашелся! Иначе, как обещал, от вашего клоповника ничего не останется! Поняли меня?

И он уехал.

Геран и Гоша чувствовали общность оскорбления, и Герану это даже было отчасти приятно, как ни странно (пустых оскорблений он не боялся), а Гоше, напротив, очень неприятно. И он поспешил уйти, отделиться от этой общности, ничего не сказав Герану, никак не оценив происшедшее — будто его и не было. Лишь в квартире вспомнил, что нарушил правило: не оставлять без последствий покушение на свою личность — и желательно немедленно. Ничего, он наверстает.

14

М. М. окончательно понял, что женщина, живущая с ним, является пособницей режима, а может быть, даже и оккупантшей, но не активной, а на пенсии. Возникает, правда, вопрос, почему она вышла за него замуж, разве оккупантам разрешается сочетаться браком с оккупированными? Поразмыслив, М. М. сделал вывод, что оккупантам просто друг друга не хватает, ведь их количественно всегда меньше.

Она внимательно наблюдает за всеми его движениями. Стоит ему выйти из ячейки для проживания, она тут же бросается к приспособлению, передающему звуки голоса на расстоянии, и начинает кому-то докладывать о нем. М. М. недавно это легко обнаружил: в тот момент, когда она не отводила органов зрения от поверхности экрана, имитирующего цветовыми пятнами, линиями и оттенками изображения людей и предметов, он сказал ей, что идет погулять, дверь закроет сам. И закрыл, хлопнув ею, но не вышел, а остался. И тут же услышал ее голос. Она говорила негромко (наверно, конспиративная привычка). М. М. неслышно прошел в комнату. Увидев его, Анна Васильевна чуть не уронила трубку, растерялась и осеклась, но тут же продолжила — гораздо громче, чем до этого:

— Такие вот дела, Раиса Матвеевна! Все хорошо, спасибо! Как здоровье? И я ничего. Соответственно возрасту, как говорится! Ну, всего вам доброго, звоните!

— Кто это? — спросил М. М.

— Раиса Матвеевна, соседка по даче.

— Не помню такой.

— Ну как же, через две дачи от нашей, полная женщина такая, всегда веселая...

— Может быть, может быть...

И теперь, когда Анна Васильевна в ответ на какие-то его речи молчит и хлопает волосяными отростками, окружающими глаза (она его все чаще не понимает), М. М. советует ей:

— А ты позвони Раисе Матвеевне, пусть она тебе объяснит!

Раньше он поопасился бы так откровенно обнаруживать себя, но теперь пришла пора открытости, теперь он ничего не боится. Он удивляется отчасти, почему его, уличившего режим, не уничтожат простым способом — уложить, например, насильно в больницу на два-три дня — и готово. Диагнозы на такой случай хорошо известны: «острая сердечная недостаточность» и тому подобное. Но, видимо, режим скрытой оккупации требует соблюдения внешних приличий и формальностей. Отравить бытовым способом и дешевле, и проще. Поэтому М. М. перестал питаться тем, что готовила с помощью воды и огня женщина, живущая с ним, ел исключительно кашу и овощи, которые покупал на рынке и сам себе готовил. Анна Васильевна плакала. Видимо, оттого, что ей, женщине дисциплинированной и исполнительной, было стыдно не суметь выполнить простое задание.

М. М. ждал последствий прихода адвоката, но последствий не было.

Видимо, они решили обойтись без него.

Но это им не удастся.

М. М. был еще слаб и боялся далеко один отходить от дома. Он позвонил мужчине, рожденному женщиной, с которой он жил.

Виктор в это время осматривал кокера фиолетовой женщины по имени Кристина и вел непринужденный разговор:

— Сколько лет песику?

— Десять почти.

— Неплохо сохранился. Обожаете его, конечно?

— Терпеть не могу. И он меня — взаимно.

— Зачем же завели?

— Муж завел. Потом исчез, а собака осталась.

— Собаки чувствуют, что их не любят. Страдают. Лучше бы подарили кому-нибудь.

— Сын не позволит.

— Сын? Не вижу сына.