Читать книгу "Дальтоник - Алексей Слаповский"

13

Юрий Иванович сбился с темпа жизни. Понимал, что самое разумное — все-таки пойти по новому кругу, а параллельно пытаться отыскать запасные пути и выходы, кому-то звонить еще в мэрию, добиваться приема на самом высоком уровне и т. п., но надежда на чудо, на быстрое решение проблемы не угасала.

Он приехал к семье Сивохиных (это фамилия матери и детей, а у отчима, естественно, своя), когда дома были Ольга и Геран, и они обедали. Запах картошки-пюре, малосольных огурцов, будто ничего в мире не происходит. Карчин вспомнил, что голоден, но, даже если бы и пригласили к столу, не стал бы тут есть: очень уж неприятен дух этого дома, кислый и затхлый. В доме, говорит Лиля, должен витать запах дорогого отеля, человеком в нем пахнуть не должно! Немного пафосно, но верно. Впрочем, присоединиться к обеду Карчину и не предложили. И пройти не предложили. Он стоял торчком в прихожей, а Ольга, вытирая руки о какую-то тряпку, говорила гневно и резко — по праву матери, у которой беда с сыном:

— Добились своего? Напугали ребенка, вторые сутки домой не показывается! Что нам теперь делать, розыск объявлять? Я уже звонила в милицию, говорят: пусть три дня пройдет. А как я эти три дня проживу?

Обвиняют, подумал Карчин. Его же и обвиняют. В ответ он имеет полное право взорваться: сбежал ваш сучонок потому, что чует кошка, чье мясо съела! И розыск действительно надо объявить, поймать вора! Но тут же мысль: может, врут? Может, не сбежал, а они спрятали его? И деньги спрятали вместе со всем остальным — чтобы через некоторое время спокойно воспользоваться? Чем их пронять? Что на них подействует?

— Если он не виноват, зачем так пугается? — спросил Карчин, как бы соболезнуя.

— Так ребенок же! Его напугать легко!

— Согласен. Нет, я понимаю. Я даже извиняюсь, что так себя повел. Эмоции сплошные. Но вы меня тоже поймите: у меня там важнейшие документы. В определенном смысле от них жизнь у меня зависит. Деньги тоже, но деньги ерунда. Если бы без денег вернули, я бы только спасибо сказал. Без всяких последствий.

Это был намек. Карчин внимательно посмотрел на Ольгу, чтобы понять, как она к этому намеку отнесется. Но она думала только о пропавшем сыне, и выражение тревоги на ее лице не сменилось ничем другим.

— Всякое бывает, — согласилась Ольга, — но зачем на детей нападать?

Карчин понял, что с женщиной разговаривать бесполезно.

Тут показался Геран. Вид заносчивый, наглый, как у всех кавказцев. И улыбочка ехидная. Надо терпеть, надо выманить его из дома и попробовать поговорить с ним.

— Душно у вас, — сказал Карчин. И обратился к Герану. — Пойдемте на воздух, если не против, обсудим ситуацию?

— Нечего ходить! — защищала теперь Ольга не только сына, но и мужа. — Ничего он вам нового не скажет!

— Успокойся, Оля, — сказал Геран. — Надо, в самом деле, понять человека.

— А нас когда кто будет понимать?

Карчин ничего не ответил на этот вопрос, не требующий, впрочем, ответа.

«Нас!» «Мы!» Они всегда так говорят и пишут. Карчину пришлось в свое время поработать в комиссии, разбирающей письма и жалобы по поводу застроек, перестроек и реконструкций в различных районах Москвы. Даже если письмо писал один человек, он обязательно начинал: «Мы возмущены...» — и т. п. Как правило, это было отстаивание сложившегося порядка, мира, вида из окна. Сидя в своих квартирках, забитых старой мебелью, в своих вонючих кухнях, на своих замусоренных балконах, люди изо всех сил держались за эту вонь и этот сор. Читая, Карчин поражался безграмотности, тупости, ограниченности этих людей, а однажды пришла в голову простая мысль: их ведь большинство. И в Москве, и в России, и в мире большинство именно их — людей, которых ничто не заботит, кроме сохранности своего жилого угла, ежедневных картошки или макарон с куском мяса, дешевого пива, плохой водки, скучной, как правило, работы. Он, помнится, сидел вечером, заработавшись, глядел в окно с двадцать второго этажа, и мириады огней огромного города представились светящимся скопищем планктона в глубине океана (видел как-то передачу, поэтому и сравнил мысленно). Именно планктон, миллионы полубессмысленных существ, в жизни которых разумное и созидательное начало ничего не значит, лишь бы напитаться, одеться, устроить кое-как свою нору, спариваться, рождать и растить детенышей... И два главных девиза, первый: «Дайте!», второй: «Не троньте!» И ему эта жизнь показалась тогда до омерзения унылой, зато он преисполнился благодарности к себе за то, что сумел сделать свою жизнь иной: очень редко говорит «мы», берет на себя ответственность действовать от первого лица и хоть не лезет в главные распорядители жизни, не считает себя китом, питающимся этим самым планктоном, или, к примеру, акулой, но зато сам уж точно не планктон!

Он сел с Гераном на лавку возле подъезда. Глянул на большую голову Герана, большие руки... Неандерталец, одно слово. И надо попробовать поговорить с ним по-неандертальски просто.

— Давайте начистоту, — сказал Карчин.

— Давайте, — согласился Геран, с наслаждением закуривая дешевую сигарету и отгоняя рукой дым от Карчина.

— Мое предположение: ваш пасынок отдал деньги вам. Дайте договорить. Это только предположение. Пойдем дальше. Для меня важней всего документы. Десять тысяч, скажу откровенно, для меня пустяк. Ну, не пустяк, но не последние деньги. Теперь слушайте внимательно. Вы отдаете мне документы. Или даже не вы, это мы устроим, чтобы на вас не думали. Главное: я добавляю к десяти тысячам еще пять. Пятнадцать тысяч.

Геран, отведя руку назад, сбил пепел в чахлый газон, усмехнулся и сказал:

— Теперь понимаю, что фантазия человека, попавшего в беду, безгранична. Наверно, я бы на вашем месте тоже не исключал такого варианта.

— Вы без теории! Согласны или нет?

— Не тратьте время, Юрий Иванович, нет у нас ваших денег! — сказал Геран с лукавым и почти веселым сожалением, а Карчина почему-то ввело в раздражение то, что он знает его имя-отчество.

— Значит, не согласны?

— Повторяю, денег у нас этих нет. И документов тоже.

— Тогда сделайте что-нибудь, чтобы выцарапать их у пацана!

— Мы уже обсуждали эту тему, — напомнил Геран. — Чтобы их, как вы говорите, выцарапать, надо быть убежденным, что они у него есть.

— А вы еще не убеждены? Некому было больше взять, понимаете? Некому! Никого не было там, кроме него!

Геран встал, чтобы отнести окурок в урну, что стояла у противоположной скамьи. Боится, видите ли, бросить издали и промахнуться. Это Карчина тоже раздражило.

— Я вас понимаю, — сказал Геран, возвращаясь и опять усаживаясь. — Чем больше вы думаете, чем больше вы вспоминаете, тем определеннее вам кажется, что все было именно так, как вы сейчас себе представляете. Психологически вполне объяснимо: вам слишком жутко подумать, что это может оказаться кто-то совсем неведомый. Шел за вашей спиной, сделал движение, схватил сумку — и скрылся в толпе.