Читать книгу "За чертой - Кормак Маккарти"

Один из мальчиков принес ему на подносике чашку кофе. С чашкой в руке он вышел в патио. Слышно было, как где-то в другой части дома разговаривают женщины; он постоял на солнышке, прихлебывая кофе и глядя на колибри, которые, то зависая вниз головой, то покачиваясь, то куда-то устремляясь, сновали около цветов, вьющихся по стене. Через некоторое время в дверях показалась женщина, позвала завтракать. Поднеся чашку к губам, он повернулся и увидел, как мимо ворот по улице ведут отцовского коня.

Пройдя через zaguan,[231]он вышел на улицу, но она была пустынна. Прогулялся до угла, глянул на восток, на запад, дошел до площади, посмотрел вдоль главной дороги на север, но ни коня, ни его сопровождающего нигде видно не было. Что ж, развернулся, пошел назад к дому. А пока шел, все слушал, не заржет ли лошадь где-нибудь за стеной или за воротами. Постоял перед домом… долго стоял… но потом пошел внутрь завтракать.

Ел в одиночестве на кухне. Казалось, дом вообще пуст. Покончив с завтраком, встал и вышел поглядеть, как там его конь, после чего вернулся в дом поблагодарить женщин, но не смог никого найти. Позвал — не отвечают. Остановился в дверях комнаты с высоким потолком, обитым тростниковыми циновками. В комнате стоял старый, темного дерева, явно не местного происхождения шифоньер и две деревянные кровати, покрашенные в голубой цвет. В дальней стене ниша, в нише жестяная пластина-ретабло с образом Девы Марии,{46} перед которым горела тонкая церковная свечка. В углу детская кроватка, а в кроватке маленькая собачка с туманными глазками; она подняла голову и прислушалась — кто там ходит? Он вернулся в кухню поискать что-нибудь пишущее. В конце концов взял стоявшую на буфете миску и натряс из нее на стол муки, на ней расписался в благодарности, после чего вышел, взял своего коня, прошел, ведя его в поводу, через сагуан и вывел за ворота. Позади, в патио, низкорослый мул неустанно вращал колесо глиномялки. Билли вскочил в седло и поехал по узкой пыльной улочке, раскланиваясь со встречными. В своих лохмотьях ехал, как юный князь. Неся в желудке дар в виде полученной еды, которая придавала ему силы и в то же время налагала обязательства. Потому что преломление хлеба не такая простая вещь, и благодарить за него точно так же непросто. Одним «спасибо» тут не отделаешься — писаным ли, сказанным ли устно…

Когда утро было в полной силе, проехал город Бависпе. Здесь он не останавливался. На площади перед церковью стояла мясницкая повозка, и толпящиеся вокруг нее старухи в черных кисейных шалях, деловито шевеля блекло-красные куски, свисающие с крюков, заглядывали под них со странным вожделением. Он ехал дальше. К полудню был в Колонии-де-Оахака, где остановил было коня перед домом альгуасила, но потом молча плюнул в пыль и двинулся дальше. В полдень уже следующего дня опять проехал городок Морелос, где свернул по дороге к северу на Охито. Весь день на севере собирались черные грозовые тучи. В последний раз он перешел реку и поехал через низкие изломанные отроги, где гроза захватила его, осыпав градом. С конем вместе они спрятались в брошенной придорожной усадьбе, состоявшей из нескольких строений за забором. Град кончился, и хлынул дождь. Сквозь глиняную крышу повсюду протекала вода, конь беспокоился и топтался. Может быть, чуял запах каких-то старых бед, а может, просто конурка, где они поместились, была тесновата. Стемнело; Билли снял с коня седло и нагреб в угол валявшейся на полу соломы, устроив постель. Конь вышел под дождь, а его хозяин залег под своим одеялом, видя сквозь проломы в стенах силуэт коня, стоящего у обочины, а потом силуэт коня, высвеченный внезапными беззвучными вспышками зарниц, когда гроза ушла куда-то на запад. Заснул. Поздно ночью проснулся, но разбудил его лишь прекратившийся шум дождя. Встал, вышел вон. Луна была на востоке над темными крепостными зубцами гор. За узкой дорогой в низинке образовались огромные лужи. Ветра не было, но все равно мертвая плоскость воды мерцала в желтоватом, цвета старой кости, свете — будто над ней что-то пролетело, а раздраженная луна на воде трепетала и рыскала, потом выправлялась, и все успокаивалось, как и прежде.

Утром он подъехал к пограничному переходу в Дугласе, Аризона. Пограничник кивнул ему, он кивнул в ответ.

— У вас такой вид, будто вы пробыли на той стороне несколько дольше, чем собирались, — сказал пограничник.

Мальчик сидел неподвижно, положив руки на седельный рожок. Посмотрел вниз, на пограничника.

— А вы не одолжите человеку полдоллара на еду? — спросил он.

Пограничник постоял, помолчал. Потом полез в карман.

— Я живу вон там, около Кловердейла, — сказал мальчик. — Скажите мне, как вас зовут, и я найду вас и отдам.

— На, держи.

Мальчик подхватил крутящуюся монету на лету, кивнул и опустил в карман рубашки.

— Как ваше имя?

— Джон Гилкрист.

— А вы, похоже, не местный.

— Нет.

— А я Билли Парэм.

— Что ж, рад познакомиться.

— Я пришлю вам эти полдоллара, как только встречу кого-нибудь, кому сюда по дороге. Насчет этого не волнуйтесь.

— Да я и не волнуюсь.

Мальчик посидел, приотпустив поводья. Окинул взглядом широкую улицу, лежащую впереди, и голые холмы вокруг. Снова посмотрел на Гилкриста:

— И как вам нравятся эти места?

— По мне, так очень даже.

Мальчик кивнул.

— Мне тоже они нравятся, — сказал он. Коснулся шляпы. — Спасибо, — сказал он. — Премного вам обязан.

Потом тронул каблуками бока своего неказистого на вид коня и прямо по улице въехал в Америку.

Старая дорога от Дугласа до Кловердейла отняла у него весь день. К вечеру он был высоко в горах Гваделупе, там было холодно, еще холоднее стало на перевале, когда настала темнота и ветер так и свистел в горном проходе. Он ехал, расслабленно ссутулившись и опустив локти к бокам. Читал на камнях имена и даты, написанные людьми, когда-то проходившими этим же перевалом и теперь уже давно, конечно, мертвыми. Наконец внизу, в длинной сумеречной тени хребта, открылась прекрасная долина Анимас-Плейнз. Спускаясь с восточной стороны от перевала, конь вдруг понял, где находится, поднял морду, заржал и ускорил шаг.

К дому подъехал за полночь. В окнах ни огонька. Направился к конюшне поставить коня, а там не оказалось ни одной лошади, пса тоже не было, так что, не успев дойти до середины прохода конюшни, он понял, что случилось что-то очень нехорошее. Стянул с коня седло, повесил на крюк, натаскал сена и, закрыв ворота конюшни, подошел к дому, отворил кухонную дверь, зашел.

Дом оказался пуст. Он прошел по всем комнатам. Почти вся мебель исчезла. Только его собственная узкая железная кровать одиноко стояла в следующей за кухней комнате, стояла пустой, если не считать чехла от сенника. В стенном шкафу пять проволочных вешалок. В кладовке нашел консервированные персики и принялся их есть столовой ложкой из стеклянной банки, стоя у раковины в темноте и глядя сквозь окно на пастбище к югу от дома, голубое и притихшее под восходящей луной, и на изгородь, убегающую куда-то во тьму под горами, и на тень изгороди, пересекающую землю в лунном свете, словно хирургический шов. Повернул кран над раковиной, но оттуда раздался лишь легкий вздох, и ничего больше. Доев персики, зашел в родительскую спальню и остановился в дверях, глядя на пустую раму кровати и какую-то одежду, уже в виде тряпок валяющуюся на полу. Прошел к парадной двери, открыл и вышел на крыльцо.