Читать книгу "За чертой - Кормак Маккарти"

Снаружи на поросших бурьяном улицах царила тишина. Сделав ладонь чашечкой, хозяин погладил кота по голове, притиснув ему уши к затылку. И целое, и попорченное. Кот лежал, полуприкрыв глаза и подогнув к груди передние лапки.

— Это у меня главный боевой кот, — сказал хозяин. — Pero es el más dulce de todo. Y el más simpático.[228]— Он поднял взгляд. Улыбнулся. — Задача рассказчика не так проста. Вы уже, конечно, сообразили, кто был тот священник. Или, быть может, не столько священник, сколько защитник всяких этих поповских штучек. Поповских взглядов. После этого священник некоторое время еще пытался цепляться за свой сан, но вскоре потерял способность глядеть в глаза тем, кто приходил к нему за советом. Какой совет мог он дать, книжный червь? Ведь на вопросы, которые привез из столицы старый посыльный, у него не было ответов. Чем дольше он над ними размышлял, тем более запутанными они становились. Чем настойчивее он пытался хотя бы просто сформулировать их, тем безнадежнее они ускользали от словесного выражения, а потом он и вообще пришел к мысли, что проблемы-то эти были вовсе не старика-пенсионера, а его собственные.

Старика похоронили в Каборке на церковном кладбище среди его родных. Так исполнилась Божья воля по отношению к этому человеку. Такова, стало быть, его колиндансия… впрочем, она, наверное, у каждого такая же. На смертном одре в разговоре со священником он признал, что ошибался во всех своих предположениях относительно Господа, но, несмотря на это, под конец все же начал понимать Его. Он увидел, что те же претензии, которые были у него к Господу, невысказанно обретаются в каждом сердце, даже самом простом. Все хотят с Ним побороться. Поспорить. Всё как у него, да и его история непритязательна и проста. Ибо путь этого мира тоже один, а не множество, нет даже малейших вариаций направления, потому что направление задается Господом и содержит в себе все результаты, надо лишь двигаться по нему, а вне этого движения нет ни пути, ни результата, ни вообще ничего. И никогда не было. А последним, во что священник уверовал, стало то, что истину подчас распространяет тот, кто в это время сам о ней ни сном ни духом. Надрываясь, он несет нечто существенное, весомое, но оно не имеет для него названия, которое позволило бы ему эту сущность заклинать, вызывать, приводить в действие. Бредет себе, не подозревая о своем настоящем назначении и состоянии, совершенно сбитый с толку коварством истины, которая — ох, торовата на уловки! Потом в один прекрасный день каким-нибудь случайным неловким движением вдруг возьмет да и сорвет завесу, открыв взгляду прохожего нечто неведомое — такое, отчего его душа окажется навеки перевернута, навеки сброшена с накатанной колеи и наставлена на путь, о самом существовании которого он прежде не догадывался. Причем этот обновленный прохожий вряд ли даже поймет, в какой момент произошло его обращение, и не будет знать его источника. Он-то ведь сам не сделал ничего такого, за что на него могло пролиться столь великое благо. Но досталось-то оно ему, понимаете? Тому, кто его не искал и совершенно не заслуживает. Но именно он обладает теперь той неуловимой свободой, которую другие ищут, отчаянно и непрестанно добиваются.

В общем, священник в результате понял, что урок, даваемый жизнью, быть к ней же применен никоим образом не может. Только свидетель в силах его в полной мере использовать. А значит, жизнь проживается только для других. С ними произошло то же самое: священник понял то, чего отшельнику понять было не дано. А именно, что Бог не нуждается в свидетеле. Ни свидетель защиты, ни свидетель обвинения Ему одинаково не нужен. Я даже больше вам скажу: если бы Бога не было, не могло бы тогда быть и свидетеля, потому что в мире не существовало бы понятия подлинности, а были бы только мнения разных людей. Священник ясно увидел, что избранных людей в мире нет, потому что нет неизбранных. Для Господа каждый человек еретик. Что делает еретик? Первым делом он наделяет именем своего брата. Чтобы можно было, отступив от него, стать свободным. Всякое произносимое нами слово есть суета. Всякое дыхание, если не несет благословения, постыдно. А теперь — внимание. Есть некто, слышащий даже то, чего ты не говоришь вслух. Камни же сделаны из воздуха. То, что они имеют власть разрушить, никогда не существовало. В конце мы все станем тем, что сами себе сделали из Бога. Ибо нет ничего реального, кроме Его благодати.

Когда Билли сел на коня, стоявший у стремени хозяин поглядел на него, прищурясь на почти уже полуденное солнце.

— Ну что, — сказал он, — поедете в Америку?

— Да, сэр.

— Вернетесь к своей семье?

— Да.

— А сколько времени уже вы их не видели?

— Даже не знаю.

Билли окинул взглядом улицу Превратившуюся в заросший бурьяном пустырь между рядами разрушенных зданий. Обломки саманных блоков, спаянные вместе дождями, которые иногда в этих местах все же случаются, напоминали сооружения, созданные колониями чудовищных насекомых. Ниоткуда не слышалось ни звука. Посмотрел на хозяина.

— Я даже не знаю, какой сейчас месяц, — сказал он.

— Ах да. Ну конечно.

— Вижу — весна.

— Езжайте, езжайте домой.

— Да, сэр. Как раз и собираюсь.

Мужчина отступил. Мальчик коснулся шляпы:

— Спасибо вам за завтрак.

— Vaya con Dios, joven.[229]

— Gracias. Adiós.[230]

Следующие несколько дней он бесчисленное множество раз пересекал реку, двигаясь по дороге, которая вела то от брода к броду, то по речным наносам, вытянувшимся у подножия холмов в тех местах, где река мелеет, поворачивает и мчит дальше. Проехал Тамичопу — брошенный поселок, который сожгли и сровняли с землей апачи в канун Вербного воскресенья тысяча семьсот пятьдесят восьмого года, а едва солнце за полдень, въехал в город Басерак,{44} основанный в тысяча шестьсот сорок втором году и называвшийся тогда Santa Maña de la Baceraca. В городе какой-то непрошеный мальчишка тут же схватил его коня под уздцы и повел по улице.

Они вошли в ворота, где Билли пришлось низко склониться к шее коня, прошли беленым крытым коридором, приведшим в патио, где привязанный к бревенчатому вороту ослик молол муку, вращая каменный жернов мельницы. Билли спешился, его отвели умыться и дали полотенце, после чего препроводили в дом и накормили ужином.

Он сел за чисто выскобленный деревянный стол к двоим другим молодым людям и от души наелся печеного акорн-сквоша,{45} лукового супа и вареной фасоли с тортильями. Ребята за столом были еще младше его, они украдкой на него поглядывали и ждали, когда он заговорит (все-таки старший), но не дождались и ели в молчании. Накормили и его коня, а ночевать Билли уложили в задней комнате дома, где была железная койка с тюфяком, набитым шелухой от кукурузы. Кроме «спасибо», он никому не говорил ни слова. Подумал даже, что его приняли за кого-то другого. Один раз проснулся непонятно когда и дернулся вставать — что за фигура там какая-то в дверях на него смотрит? — но это оказалась всего лишь глиняная olla, висевшая в рассветной полутьме, — в такие горшки с ручками здесь наливают воду, чтобы ночью она испарялась сквозь пористые стенки и охлаждалась, — ага! — то есть это горшок, а вовсе не иное какое-нибудь подобие из глины другого рода. Потом услышал звуки, которые оказались хлопаньем ладоней по тесту: к завтраку уже готовили тортильи.