Читать книгу "Улыбка смерти на устах - Анна и Сергей Литвиновы"

Нет, мне следовало срочно найти ту особу, что имела наглость с позиции массовки записывать концовку программы и, возможно, запечатлела мои манипуляции с ядом!

Под конец субботнего вечера бригадирша дала мне, как выражаются правоохранительные органы, установочные данные на непослушную гостью. С деланым равнодушием я просмотрел их, небрежно бросил:

— Я передам следакам, пусть допросят девчонку.

Разумеется, ничего я передавать не собирался, и мне следовало убедиться, что она, бригадир массовки, Марианна моя Антоновна, тоже не станет этого делать. Естественно, запретить ей напрямую означало навлечь на себя подозрения, поэтому я со всем равнодушием, как бы между прочим, спросил:

— А откуда взялась твоя инфа про эту даму?

— С договора переписала, — бесхитростно ответствовала Марьяша.

— Принеси-ка ты мне его тоже, все-таки там остался ее почерк. — Почему почерк вдруг может помочь расследованию, я пояснять не стал: один из секретов успешного администрирования заключается в том, чтобы с важностью произносить разнообразные глупости. Подействовал прием и на сей раз — спустя пять минут бригадирша массовки поднесла мне соглашение, собственноручно заполненное девицей. С той же небрежностью я кинул его в ящик своего стола.

— А деньги она получила?

Глазенки Марьяши заметались — основной доминантой ее характера, я уже давно понял, являлась жадность: она регулярно недоплачивала массовке по паре сотен каждому — если просуммировать с пятидесяти человек, навар выходит изрядный. Я почувствовал колебания бригадирши, жадность боролась в ней с боязнью разоблачения, но потом все же осторожность победила, и она, округлив глаза, доложила:

— Девчонка убежала, даже денег не получив! — Конечно, если б я не спросил, Марианна Антоновна наверняка бы за нее расписалась и тысчонку (повышенный тариф девчонке, как вип-массовке, за сидение на заметных, блатных местах) себе в карман сунула.

— Хм, и бабок не взяла? Подозрительно. Да уж не она ли игрока отравила? — Я делано рассмеялся — и впрямь, если б не сам убил, мог бы ту особу подозревать.

— Нет-нет, — испугалась глупая Марьяша, — она к нему даже не подходила.

В самом деле, впору в девице усомниться: кто такая, с какой стати приходила и почему убежала?! Тем более ее следовало найти!

Но обязанности не отпускали, и бесконечный день все тянулся. Проводив, наконец, следственную бригаду, а также понаехавших полицейских и расследовательских чинов, мы засели совещаться с руководителями производящей компании и канала: как делать передачу дальше да как преподносить случившееся прессе. Слава богу, что на этот сезон был запланирован еще только один эфир, в следующую субботу, а потом все, баста, каникулы до середины сентября. Поэтому на будущую передачу рейтинг ожидался высоченный — так уж всегда бывает после любых скандалов и происшествий — а тут не просто скандал случился, а целое убийство. Сколько бы мы подписок с людей ни взяли, непременно шоу в СМИ полоскать начнут. Поэтому к будущим съемкам следовало подготовиться сугубо: особо тщательно выбрать игрока-героя, чтобы никак со смертью не ассоциировался, да решить, будем или нет что-то об убийстве говорить. Постановили единогласно: нет, в эфире ни словечка не скажем, будто и не случалось ничего. А вот с прессой следовало подготовиться: ясно же, что пронюхают, уже какие-то странные звонки начались, как мне доложили, из «Молодежных вестей»: ведь засранцы-журналюги переговоры полиции по радио перехватывают, слушают, держат руку на пульсе. Вот-вот новость разнесется, и я на совещании ратовал за то, чтобы как можно скорее прессуху, то есть пресс-конференцию, собрать, всех падальщиков-гробокопателей на нее пригласить и самим прежде всего свою трактовку событий озвучить. Но — эти современные руководители, всего боящиеся и ни хрена ничего не решающие!.. Замгенерального канала только блеял:

— Надо согласовать нашу линию с Константином Львовичем, я лично с ним должен увидеться, переговорить.

Фу, мокрица.

В общем, по второму вопросу повестки, когда и где устроим прессуху, так ничего и не решили, договорились поддерживать связь и проводить меж собой видеоконференции.

Уже в одиннадцатом часу, до предела опустошенный и вымотанный, я отправился домой. Решил поехать на дачу, где никто меня ждал — впрочем, никто меня не ждал и в съемной городской квартире в пяти минутах езды от студии — некому по жизни теперь ждать меня. После субботнего эфира в работе обычно наступала блаженная пауза, расслабуха; воскресенье на программе официальный выходной день; с понедельника все начинают ползать еле-еле, со вторника пружинка постепенно закручивается, чтобы достичь максимального своего напряжения к субботе, за час до эфира, когда одномоментно решаются десятки вопросов, все носятся как укушенные, все время что-то случается и звонят, и сигналят десятки раций и телефонов. Словом, как говорится в старом анекдоте про режиссера: съемки похожи на цирк, где ты едешь по арене на одном колесе, а велосипед при этом горит, и ты сам тоже, и весь цирк в огне!.. Обыкновенно, чтобы набраться сил к будущей субботе, понедельник я тоже частенько прихватывал — и сейчас сказал, что не выйду, пусть обходятся без меня, как раз подготовительный период — зона ответственности исполнительного продюсера. Может, загадал я, но никому не сказал пока, я и во вторник не появлюсь, все зависело от того, насколько успешно я разберусь с той девицей, что вздумала, гадина, снимать концовку шоу на свой мобильник.

К тому времени я уже знал о ней основное: Римма Анатольевна Парсунова, 32 лет от роду, прописана в Москве, в центре, на Новокузнецкой улице. Ночью я собирался разведать о ней как можно больше — к моим услугам в загородном особняке имелся широкополосный Интернет и множество баз данных; как истинный перфекционист, я всегда старался сам проверять игроков, которых предлагал мне кастинг-директор, и не только прогонял их по интернет-поисковикам, но и аккаунты претендентов в соцсетях читал/смотрел, и даже их кредитную историю изучал. И не раз и не два выходило так, что редакторы по игрокам (по небрежности, сознательно или за деньги) предлагали мне негодных кандидатов, я пробивал их и выяснял, что N, к примеру, скрытый (или явный) педофил, а М позволял себе, бывалоча, резкие высказывания против действующей власти — а значит, и во время прямого эфира может оскоромиться. Тем самым я вынимал из нашей коллективной попы (нас, всех тех, кто делает программу) — и своей личной — огромную возможную занозу. Порой по следам своих изысканий и персонал увольнял, если расследование устанавливало, что, возможно, имела место коррупционная сделка — то есть кто-то из редакторов не по чину пытался взять с игрока бабки или слить ему вопросы.

У меня в собственности трехэтажный дом в охраняемом поселке рядом с Москвой, большой участок с соснами — да! мне, как и каждому, наверное, на этом свете, пришлось разменивать собственные юношеские мечтания на комфорт и достаток. Когда-то, поступая во ВГИК, я видел себя как минимум Тарковским и мечтал, что фильмы, снятые мной, будут вызывать восторг на кинофестивалях, удостаиваться «Оскаров» и «Золотых львов». Кто же знал, что на мою молодость придутся 90-е, когда советское кино попросту умрет, а потом мне ради семьи придется выживать, снимая столь чудовищную лажу, что я до сих пор изнутри покрываюсь плотной коркой стыда, когда вспоминаю, что я ваял в начальных нулевых, — и до сих пор без слез не могу смотреть на свой послужной список на кинопоиске и кино-театр. ру. Да и сейчас, прямо скажем: работа на игровом шоу в зомбоящике — далеко, надо признаться, не Тарковский. Слава богу, я еще политические говношоу не веду — те самые, на которых записные пропагандоны, плюясь, наперебой поливают Украину, «Гейропу» и Трампа.