Читать книгу "Поиски в темноте - Чарлз Тодд"

Саймон смотрел на Ратлиджа, не видя его, не замечая, что на лице инспектора отражаются его эмоции, обнаженные и беззащитные. Он все заметил бы, если бы ему хватило сообразительности посмотреть. Но он был очень занят тем, что старался взять себя в руки, загнать своих демонов назад, в тесную, захламленную коробку, где он держал их взаперти.

Ударив кулаком по столу, Саймон закричал:

— Черт вас побери! Черт вас побери!

Он закрыл глаза, плотно сжал губы, так что уголки побелели. Со стороны могло показаться, что его замутило и он из последних сил борется с приступом тошноты, которая вот-вот сломит его железную волю.

Наступила тишина. Ратлидж слышал, как где-то в доме тикают часы, медленно отсчитывая секунды.

И вдруг, без предупреждения, распахнулась дверь.

— Боже правый! — воскликнула Элизабет Нейпир. Она подошла к Саймону, словно желая защитить его, положила руки ему на плечи, впиваясь в него пальцами. — Оставьте его в покое! Слышите? — крикнула она, гневно глядя на Ратлиджа. — Я этого не потерплю!

Как будто ее хрупкость могла остановить его… Хэмиш бушевал у него в голове, его как будто били молотом по наковальне.

Ратлидж принялся оправдываться:

— Мы говорили о войне…

— Война закончилась, — ответила Элизабет. — Все кончено. Она убивала, калечила, губила… и все же никто из вас до сих пор с ней не расстается! Вы носите ее в себе, на себе, как власяницу и пепел, вы живете с ней, она въелась в вашу плоть и кровь, вы носите ее с собой днем и видите ночью во сне и носитесь с ней, как с какой-нибудь чашей Грааля, которую притащили с собой из окопов! Так вот, война — никакой не святой Грааль. Война — отчаяние, ненависть и страшная боль. Я не допущу, чтобы она касалась меня, слышите? Не допущу!

Ратлидж посмотрел на Саймона. Тот по-прежнему сидел с закрытыми глазами, дышал неровно и хрипло.

И все же Саймон нашел в себе силы сказать:

— Все в порядке, Элизабет. Он не знал… он не собирался бередить раны. Извините меня!

«Все вы знали! — Глаза Элизабет метали молнии. — И для вас война стала таким же ужасом, как для Саймона, верно?»

— Уходите! — сказала она вслух. — Уходите. До того, как вы оба окажетесь по ту сторону своих кошмаров!

Ратлидж встал, понимая, что вынужден подчиниться. Сейчас бесполезно говорить с Саймоном. Окруживший его мир слишком хрупок и вот-вот распадется на части.

— Саймон, я вернулась… — В комнату вошла Аврора, преградив ему путь. Она посмотрела на мужа, на Элизабет, которая стояла, словно защищая его, крепко впившись пальцами в белую рубашку. Саймон закрыл глаза. Элизабет прижималась к нему, а он положил голову ей на плечо. Их поза говорила о давней близости. Он легко принял ее утешение… Их близость невозможно было объяснить только дружбой. Аврора повернулась к Ратлиджу. Тот стоял мрачный, с затравленным взглядом, и смотрел на нее так, словно тоже увидел в ней постороннюю.

Не говоря ни слова, она крутанулась на каблуках и выбежала прочь. Сердце у Ратлиджа разрывалось от жалости к ней. Он жалел, что не может ее утешить.

Она убежала, а он стоял, точно прирос к месту. Из оцепенения его вывел голос Элизабет.

— Идите к ней! — настойчиво велела она. — Объясните все, заставьте ее понять! О Саймоне позабочусь я.

— Нет. Будет лучше, если вы сейчас уйдете, — ответил Ратлидж. — Мне она не поверит.

И все же он прошел три шага, отделявших его от двери, и услышал последние слова Элизабет:

— Ее нужно утешить, но она не примет утешения от женщины! Она слишком сильная и не допустит, чтобы я видела, как она плачет!

Мысленно Ратлидж с ней согласился.

* * *

Аврору он нашел у кладбища; она стояла в тени, под деревьями, подняв руку к нависшей ветке и положив голову себе на плечо.

Не желая ее пугать, он тихо спросил:

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет, — хрипло ответила она. — Уходите.

Он подошел ближе, и, хотя их разделяло шесть шагов, он был достаточно близко, чтобы его слова могла слышать только она.

— Я напомнил ему о войне, только и всего. Саймон воздвиг между собой и воспоминаниями высокую стену, но она оказалась недостаточно высокой. Там было… Элизабет прибежала посмотреть, что случилось, должно быть, она услышала наши крики… и ей показалось, что я ему докучаю. Считайте, что во всем виноват я.

Аврора повернулась к нему лицом. На щеках остались дорожки от слез. Он стал противен сам себе, как будто она плакала из-за него.

— Вы напомнили ему войну. Да, наверное, так и было. Но Элизабет воспользовалась тем, что произошло, в своих интересах. Теперь Саймон больше не будет обращаться за утешением ко мне. Вы понимаете? Он отталкивает меня, как будто не хочет, чтобы я видела, как он думает, его слабость! Ему кажется… если он добьется успеха с музеем, я буду восхищаться им, смотреть на него с любовью и гордиться тем, что он сделал. Он думает… он думает, что успех музея затмит прошлое. Понимаете, я видела, как он сломался. Мужчина может простить женщине все, кроме этого. Если бы я переспала с половиной британской армии, он бы еще мог меня простить. Если бы я предала его солдат и из-за меня их убили, он бы нашел для меня оправдание. Но он не может простить мне того, что я видела!

Ратлидж понимал ее лучше, чем ей казалось. Неожиданно он задумался: может быть, Джин хватило ума понять, что в конце концов он возненавидит ее, если она выйдет за него? Ведь Джин тоже видела его в госпитале — сломленного, охваченного отчаянием. Потом он понял, что не пытается оправдать ее. Увидев его, Джин пришла в замешательство и испугалась. Она не понимала, что делать. Отгородившись от него страхом, она даже не попробовала достучаться до него, утешить его.

— Многие мужчины вернулись с войны надломленными, — сказал он. — Многие стали инвалидами в физическом смысле. И почти все — в эмоциональном.

Аврора ответила глухо — он понял, что она провела много бессонных ночей в ожидании мужчины, которому может показать, что он ей небезразличен:

— По-моему, большинство англичан, которые ехали во Францию, оказались не готовы к тому, что сделает с ними война. Сражения… о да, они ехали сражаться. Вспоминали великие битвы, вроде битвы при Ватерлоо, когда не было времени ни думать, ни чувствовать, когда стремились только к одному: выжить. А им пришлось гнить в грязных окопах. Как они объяснят это дома? Отец Саймона все время писал ему: «Где обещанные тобой письма? Почему они не приходят? Может быть, возникли проблемы с цензурой? И где фотографии? Работает ли фотоаппарат? Есть ли у тебя пленка? Ради всего святого, почему ты упускаешь такую замечательную возможность? Где следующий Черчилль?» И Саймон не мог объяснить ему, что все пошло не так, как они планировали. Неожиданно он понял, что он смертен, и то, для чего его произвели на свет и растили, утратило для него всякий смысл. По-моему, тогда до него впервые дошло, что он не сам избрал свое будущее, что близкие просто внушили ему необходимость заниматься политикой. Но чем ему заняться вместо политики? К чему еще он годен? Как можно решать такие вещи на поле боя? Он стал ходячим мертвецом. Он ждал, когда смерть вспомнит, что он еще жив, и придет за ним. Будущего у него не было… И все же он отчаянно хотел будущего.