Читать книгу "Книга запретных наслаждений - Федерико Андахази"

В подвалах дворца Иоганна Фуста тайно содержалась граверная мастерская; лучшего оборудования Гутенбергу никогда видеть не доводилось. Судя по размерам и по роскошному убранству, это помещение ни в чем не уступало главному дворцовому залу. И действительно, подвал не только совпадал с главным залом по размерам — в нем повторялись колонны, фризы и сводчатые потолки верхнего этажа. К одной из стен была привинчена огромная панель, на которой висело несчетное множество инструментов. На полках лежали ровные стопки бумаги различных сортов и прекрасного качества, тонкий папирус и великолепные пергаменты, привезенные из далеких стран. Хватало здесь и дерева самых экзотических пород — твердого, словно камень, гладкого, словно воск. Гутенберг увидел литейные формы, груды металла и даже огромный плавильный тигель со сложной системой труб, проходящих под сводчатым потолком. Здесь же стояло и несколько прессов — оливковые и виноградные жомы, переделанные для печати, и устройства, изначально созданные для этой цели.

Гутенберг понял, что Фуст и Шёффер идут по тому же пути, который недавно прошел он сам. Просто они позже начали. Иоганн проверил чернила и убедился, что, несмотря на хорошее качество, они годятся только для письма и для печатанья эстампов. Увидел он и оттиски на бумаге, но даже не подошел, чтобы изучить их повнимательнее, — Иоганн знал, что с такими чернилами достоверности не добиться.

— Мне нужно посмотреть ваши пластины, — повелительно произнес Гутенберг; ему не терпелось провести решительное испытание.

Шёффер прошел к шкафу и вернулся с книгой в одной руке и деревянной доской — в другой.

— Вы первый, кто увидит мои работы, — взволнованно объявил Шёффер.

Гутенберг придвинул к себе канделябр, взял доску с вырезанными литерами и поднес ее к свету. Когда гравер увидел буквы, ему пришлось ухватиться за скамейку, чтобы не упасть на пол. Он хотел что-то сказать, но неожиданно лишился дара речи. Эта каллиграфия была ему знакома до мельчайших подробностей.

— Это живой почерк Зигфрида из Магунции, — чуть слышно просипел Гутенберг.

— Да, — удивленно ответил Шёффер и раскрыл перед гостем книгу — то была Библия, написанная лучшим каллиграфом Майнца.

Именно этого результата Иоганн добивался так долго, что успел потерять надежду. А теперь он держал искомое в своих руках. Проблема была решена.

Фуст и Шёффер изумленно взирали на то, как мастер Иоганн Гутенберг рыдает, больше не сдерживая своих чувств.

Светало.

Тем же утром трое компаньонов выехали в Страсбург.

Гутенберг впервые открывал двери монастыря Святого Арбогаста для чужаков. С выпученными глазами Фуст и Шёффер продирались сквозь густую растительность, укрывавшую старинное аббатство. Охваченные изумлением и ужасом, смотрели они на ряд черепов, немую стражу этих потаенных мест. Когда они пересекли нечеткую границу между зеленым сводом и остатками старой крыши и миновали колонны портика, глазам их открылось фантастическое зрелище: часовня, замечательно сохранившаяся в лоне горы. И вот под раскинутыми руками Христа они наконец узрели потрясающую машину Гутенберга. Никто из троих сообщников не сумел бы точно сказать, сколько времени прошло между их встречей в харчевне и этим торжественным моментом. Нехватка сна, усталость после долгого путешествия, подъем на гору и череда различных переживаний — все это вызвало у каждого из троих бредовое чувство, как будто он угодил в сновидение своего компаньона.

Фуст и Шёффер долго ходили вокруг пресса, пытаясь разобраться в смысле каждой детали этого механизма. И тогда Гутенберг принес ящик с подвижными металлическими литерами, набрал одну страницу, смазал литеры чернилами, поместил ее в машину, закрепил в раме лист бумаги, установил раму на станину и на глазах у своих новых компаньонов опустил рычаг. Затем изобретатель прокрутил рукоятку в обратном направлении, вытащил листок с отпечатанным текстом и передал Фусту. На бумаге были проставлены имена троих компаньонов, написанные как будто рукой самого Гутенберга:

Johannes Gutenberg — Johann Fust — Petrus Schöffer

Das Werk der Bucher[58]

Шёффер тоже прочел этот короткий текст; не наблюдай он собственными глазами весь чудесный процесс печати, он бы поклялся, что перед ним рукопись. Он подошел к прессу, взял ящик с набором и принялся изучать подвижные литеры, гравированные по металлу. Он подумал, что это великолепная идея, и обругал себя за то, что сам до этого не додумался.

— Осталось только вырезать в металле алфавит, повторяющий почерк Зигфрида из Магунции, — сказал Петрусу Иоганн.

— Это будет очень просто, — задумчиво ответил Шёффер и прибавил: — Мы могли бы еще улучшить эту систему.

Последнее замечание Гутенбергу не понравилось, но все же он хотел выслушать предложение Петруса. Однако Фуст, стоявший за спиной у Иоганна, жестом показал своему зятю: «Замолчи». Чтобы выбраться из трудной ситуации, Шёффер сослался на то, что в этот момент действительно чувствовал искренне и глубоко:

— Я сейчас нуждаюсь в отдыхе, голова кругом идет, мысли спутались.

Все трое изнемогали после нескольких суток, проведенных почти без сна: их кости ломило от долгого путешествия верхом, зрачки были воспалены, рассудок отказывал из-за губительной смеси возбуждения и недосыпа.

Уподобившись монахам этого древнего аббатства, каждый из компаньонов занял отдельную келью; не обращая внимания на бедственное состояние своих спален, все трое растянулись на полу и забылись глубоким сном.

21

Ульва была уверена, что убийца вернется, дабы нанести еще один смертельный удар. Но и убийца, возможно, догадывался, что мать всех проституток ждет его, изготовившись к войне. И может быть, оба они в глубине души страстно ждали этой финальной битвы, этой схватки лицом к лицу не на жизнь, а на смерть.

Определенно, судьи располагали достаточным количеством материала, чтобы вынести приговор главному обвиняемому. Однако в отношении его сообщников у них осталось немало сомнений. И разумеется, Зигфрид из Магунции был готов эти сомнения развеять. Очередь наконец-то дошла до Фуста и Шёффера. Разбирательство уже настолько затянулось, что правая рука Ульриха Гельмаспергера затекла, пальцы были перепачканы чернилами. Ему приходилось следить за тем, чтобы не запятнать бумагу и не утратить начисто способность концентрировать внимание, и так уже порядком истощенную.

Подобно трем монахам-затворникам, Гутенберг, Фуст и Шёффер поселились в руинах аббатства Святого Арбогаста. Запущенные бороды, грязные всклоченные волосы — они были похожи на шайку бродяг. Иоганн Фуст, самый богатый банкир Майнца, жил как отшельник и безостановочно чесал голову, которая превратилась в непроходимый лес, рассадник вшей. У Петруса, достойнейшего выпускника Парижского и Лионского университетов, лицо было перемазано чернилами и вековой грязью со стен аббатства. А Иоганн — тот давно привык к этой безумной затворнической жизни.