Читать книгу "Доброволец - Дмитрий Володихин"

Мы очень торопились. Речь шла о месте на корабле, опоздавших ждала расстрельная стенка. В тот день рота задержалась на час. Целый час! Мы много стреляли, убивали, мы были самой надежной пехотой во всей Добрармии. Но похороны Алферьева потребовали от нас наибольшей порции бесстрашия за последние месяцы.

Перед нами, за нами и вокруг нас по железнодорожным путям шел нескончаемый поток беженцев. Офицеры и солдаты без оружия, без кокард на фуражках, зато с огромными мешками награбленного барахла, редкие кубанцы с такими же мешками, притороченными к седлам, мирные люди разного чина и звания – от крестьянина до профессора; пыхтел последний белый бронепоезд с издевательским названием «На Москву!» Его командир милосердно приказал двигаться самым малым ходом, медленнее пехоты, иначе бы под колесами артиллерийских площадок то и дело похрустывали чьи-нибудь косточки. Мы прокладывали себе дорогу прикладами. Бронепоезд изредка погромыхивал двумя орудиями, урезонивая красную артиллерию. Но, по всей видимости, ему противостояла большая сила, поскольку издалека время от времени прилетали тяжелые снаряды, вырывая из толпы целые гроздья людей…

Вдруг сзади нас поднялся вопль, перекрывший гомон беженцев и грохот артиллерийской дуэли.

– Р-рота! Сто-ой! – заорал Вайскопф.

И тут до нас донеслось грозное:

– Брандер! Брандэ-эр! Брандэ-э-э-эр! Бе-ре-ги-ись!

– Стоять на месте! На месте, м-мать! Н-нале-ву! Штыки на изготовку! – надрывался Вайкопф. – Держать строй!

Перед нами стояла твердь из человеческого мяса. Масса беженцев сбилась в непробойную пробку, и все они с ужасом разглядывали что-то за нашими спинами. Вопль нарастал, подавляя все остальные звуки.

– …арш! – все—таки вбила в меня команду луженая остзейская глотка.

Мы сделали шаг вперед. Штыки вонзились в людскую мешанину, пробка вмиг распалась на отдельные частицы, кто-то рухнул со стоном под ноги шеренге, кто-то проклял нашу жестокость. Мы сделали второй шаг. И невероятным усилием те, кто не пожелал издохнуть на стальных вертелах, нажали на прочих, нажали, нажали, стена обезумевших беженцев поддалась, откачнулась… Посыпалось барахло из порванных мешков. Еще шаг, еще, еще, еще!

– Р-рота! Сто-ой! Кру-гом!

И тут только я узнал, какой смерти мы избегли. По рельсам под уклон со страшной скоростью мчался паровоз. «Товарищи» пустили его наугад, авось боднет кого-нибудь, и сейчас грязная закопченная туша «вспахивала» мясную целину. Брызги людей и обрубки лошадей разлетались направо и налево. Крестьянская телега, застрявшая прямо на полотне, получив сокрушительный удар, поднялась в воздух и завертелась, словно взбесившееся животное. Колеса ее выкосили целый сноп «колосьев». Однако прорубь в потоке беженцев моментально затянулась: все слишком торопились к заветными причалам, никто не усомнился, можно ли идти по окровавленным телам, по обрезкам тел… Паровоз пронесся мимо нашего бронепоезда к Новороссийску. Ветер нещадно трепал красное полотнище над тендером.

В Новороссийске толпа штурмовала уходящие пароходы, кто-то стрелялся, кого-то сбрасывали с борта в ледяную воду, и, помню, кубанские казаки прикладами вытолкали со сходней носилки, на которых покоился важный бородатый старик, полумертвый от тифа. Бесхозные лошади носились по пристани. Тут и там валялись брошенные ружья, седла, стояли пушки и пулеметы, в лучшем случае наспех испорченные расчетами.

Наш пароход отвалил от причала глубокой ночью. Толпа собравшихся в порту беженцев выла, требуя помощи, требуя милосердия. Корабли уходили на рейд, матерщина неслась им вослед. Наша команда сбросила сходни прямо в волны и обрубила швартовы. Опасались, что посудина сделает поворот оверкиль. Рядом с нами наполнялся добровольцами маленький морской таракан – миноносец «Пылкий». Корпус ушел в воду чуть ли не по фальшборт. Мы проплывали в десяти метрах от них. Прожектор выхватил из гудроновой темени двух человек: тощего флотского в мундире, висевшем наподобие савана, и подтянутого генерала с черной бородой. Металлические детали посверкивали, подобно хорошо начищенной сапожной юфти. Моряк визжал:

– Мы пе-ре-гру-же-ны! Как вам еще объяснять?! Через минуту мы пойдем ко дну!

Генерал:

– Прекратить панику! Отчалить! Взятых на борт высадить на английский броненосец…

Тут их обоих вновь скрыла тьма, и круглое пятно прожекторного света медленно поползло по черному муравейнику, страшно шевелившемуся на палубе миноносца. Издалека до меня донесся конец генеральской реплики:

– …и вернуться за остальными… всех до одного… всех до одного!

Вайскопф с нежностью произнес: «Кутепов Александр Павлович… Остались еще люди», – и торопливо перекрестился. На моей памяти это был один-единственный раз, когда непробиваемый остзеец осенил себя крестным знамением.

…И вот теперь транспорт «Корнилов» доставил нас в Крым. Жиденькая толпа встречала эвакуированных в порту, и каждый, оттуда, с берега, жадно искал взглядом родню или друзей, попавших, по слухам, в Новороссийскую мясорубку. Выжили? Выжили они или нет?! Мы оставили там очень многих. Слишком многих…

Играл оркестр, Май-Маевский с восторженным лицом жалко завывал что-то о нашем благородстве и о нашей стойкости.

– Прости ему, Мартин, – прозвучал голос князя Карголомского, – ведь это наше общее поражение…

13 марта 1920 года, середина дня, Феодосия

…Нам дали вдоволь хлеба и щедро налили борща, сваренного на мясном бульоне. Кое-кому повезло: под капустными полосками они обнаруживали бусинки сала.

Наш пароход, загаженный и завшивленный, с радостью освобождался от людей. Те, кто уже добрались до дивизионного пункта питания и получили свою порцию счастья, сквозь дрему глядели на толпы выгружающихся. Офицерский батальон 2-го Корниловского ударного полка выстроился в две линии у воротец, отделявших от улицы просторный, высокими стенами огороженный двор. Между шеренгами корниловцев текли к «загону» военные люди непонятной принадлежности. То ли высокоштабные властители армии, то дезертиры, удравшие из частей, то ли ненавистные интенданты, то ли вовсе случайный люд, вымоливший в Новороссийске местечко на пароходе. Большинство посрывало погоны еще в кубанских грязях, отчаявшись спастись с боевыми частями. Из «загона» раздавались крики: «Как вы смеете… мои связи… генерал Слащев… племянник адъютанта самого Деникина Антонваныча… будете разжалованы!» – и в ответ флегматичные реплики караульного офицера: «Не велено… не велено… не велено». Обитатели «загона» сумели все-таки разозлить этого долготерпеливца, и я услышал его окрик: «Ма-алчать, бездельники! Фронту нужны люди, а вы прохлаждаться затеяли?!» И взрыв благородного негодования в ответ: «Выполняем важнейшее поручение… самого… наисекретнейшие… немедленно телеграфируйте князю Шелешпанскому!»

Кое-кого из них, через немогунехочунебуду упорные корниловские командиры поставили в строй. Спустя декаду распространились слухи о том, как скоро все они удрали – один за другим…

От скуки я упросил Вайскопфа позволить мне навестить дальнюю родню. Никакой родни у приват-доцента Денисова в Феодосии не водилось, о чем Вайскопф немедленно догадался. Но отпустил, сопроводив свое позволение особенной шуткой. Недалеко от нас примостился пес, готовый рассматривать в качестве хозяина хоть весь полк, лишь бы весь полк позволял ему долизывать остатки борща. Бедная собака до того отощала, что услышав непривычно крепкие остзейские загибы, моментально упала в обморок. О чем он только думает, этот Вайскопф! Меня мускулистый приморский ветер сдувает с тротуара, а у него на уме наиболее конструктивные способы приобретения сифилиса.