Читать книгу "Доброволец - Дмитрий Володихин"

Моей жене Ирине посвящается.

Без нее плохо бы мне жилось.

Белая гвардия, путь твой высок:

Черному дулу – грудь и висок.

Божье да белое твое дело:

Белое тело твое – в песок.

Не лебедей это в небе стая:

Белогвардейская рать святая

Белым видением тает, тает…

Старого мира – последний сон:

Молодость – Доблесть —

Вандея – Дон.

(Марина Цветаева)

Первая запись в дневнике добровольца.

25 июня 2005 года, дальнее Подмосковье

Лет пять, как я не занимаюсь спортом, а потому несколько расплылся. Неприятно, но не катастрофично… кроме некоторых моментов. Или в присутствии некоторых людей.

Передо мной стоит человек, больше всего похожий на охотничью собаку. Поджарый, мускулистый, пружинистая походка, особенная легкость движений, которая бывает только у тех, кто на завтрак делает пятикилометровый забег. Настоящая овчарка… то есть овчарк. И даже, кажется, вздергивает нос, принюхиваясь к лесным ароматам… Нет, показалось. Нос как нос, ничего особенного, ни к чему не принюхивается. Но глазами туда-сюда стреляет каждую минуту и головой вертит на сто восемьдесят градусов. Если бы мог вертеть на все триста шестьдесят, обязательно вертел бы. Потому что боится.

То, чем мы тут занимаемся, оттеснив ролевиков с полигона, тянет лет на пять-шесть.

Для него.

А мы схлопочем по годику – максимум. Или отделаемся пропесочиванием всей пищеварительной системы от ротового отверстия до анального.

Боится, но ввязался. Потому что он – наш и, наверное, отправится вместе с нами в заветное лето девятьсот девятнадцатого взбивать пыль на степных дорогах русского юга. Или просто очень сочувствует нашему делу. Работает, но дрожит, дрожит, но работает.

Инструктора нам велено называть Константином. И не соваться с расспросами, кто он, да что он, да откуда он все знает. Но по всему видно, что когда-то приклад набивал ему синяки на правом плече…

Именно сегодня я первый раз потрохами почувствовал, в какую кашу влез, и как трудно будет вылезти из нее живым и невредимым. А потроха в некоторых случаях инструмент гораздо более точный, нежели мозги.

Мемориальный военно-исторический клуб… Мать вашу.

Ладно. Готовиться к заброске и держать язык за зубами. Вот, в сущности, все, что от меня требуется.

– …теперь ваша очередь. Что это?

– В-винтовка.

– А я было подумал, корзина с груздями. Какая винтовка?

– Э-э-э… – потянул я, глядя на исковерканную ржавь, откопанную в местах боевых действий какими-нибудь черными археологами и совершенно потерявшую первоначальную форму. – А! Манлихер. Австрийский манлихер образца 1895 года.

– Количество патронов в обойме?

– Пять.

– Какая подковырка?

– Б-боеприпасы. Калибр 8 миллиметров, и…

– Достаточно. Это?

Отчеканиваю с достоинством:

– Русская трехлинейная винтовка Мосина образца 1891 года! Национальная гордость. Вес – четыре и две десятых килограмма. Обойма на пять патронов. Стрельба производится с примкнутым штыком.

Инструктор фыркает:

– Вы когда-нибудь держали в руках Арисаку?

– Нет, откуда…

– Тогда молчите о национальной гордости. Понятно вам?

– Д-да…

– Возьмите винтовку и передерните затвор.

Это я сделал без труда. Трехлинейка была в прекрасном состоянии, даром, что отрыли ее бог знает где…

Он протянул мне обойму.

– Вставьте.

Заряжание трехлинейки – не такая простая штука, как может показаться. Тут, кстати, кроется определенное ее неудобство, о котором я знал чисто теоретически, иными словами, по отзывам в сети. Человек, привыкший к автомату Калашникова, будет неприятно поражен. Что ж, теперь мои пальчики поняли природу неудобства. Возможно, когда-нибудь это спасет мне жизнь.

Пока я возился, «Константин» присмотрелся к прочим «диверсантам» и гаркнул:

– Курсант Трефолев! Отставить!

– Но я же только… – бормочет Яша, попытавшийся с помощью перочинного ножа извлечь из французского кавалерийского карабина шомпол.

– Отставить!

Яша, тяжело вздохнув, покоряется. Инструктор, успокоенный, поворачивается ко мне.

– Какое охлаждение у пулемета системы Максима?

– В-воздушное…

– А если подумать?

– В-водяное.

– Отлично. Что из стоящего перед вами называется пулеметом системы Максима?

– В-вот этот, – неуверенно отвечаю я. – Только почему-то без щитка. И без этих… ну…

– Так без чего?

– Б-без колес.

– Приглядитесь повнимательнее.

– Ох, простите, это станковый пулемет Шварцлозе. Простите, уж очень похож на Максима. А Максим рядом стоит, вот он.

– Святые угодники! Наконец-то. А это что такое?

– Л-льюис.

– Именно. Классика. Очень добротная вещь. Не то что какой-нибудь Шош. Слышите, курсант Денисов? Если вам предложат на выбор: обслуживать пулемет системы Шоша или пустить себе пулю в лоб, так лучше пулю… А теперь вот вам канистра с водой, залейте ее в кожух Максима.

Я принимаюсь вяло ковыряться с Максимом. Где же дырка-то… Как там на схеме было? В справочнике… А… вот она. Точно. Спасибо, Господи, надоумил! Надо мной слышится нервное взвизгивание инстурктора:

– Куда ты целисся, баран?!

Яшин голос:

– Да я… это… просто примериваюсь.

«Константин» орет:

– Отставить! Отставить! Отставить! – и, обращаясь ко всем нам, – Вы знаете, на сколько тянет то, чем мы тут с вами занимаемся?

Мы молчим. В такие моменты лучше молчать.

Он успокаивается.

– Курсант Денисов, считайте, зачет по теории сдали…

Хотя на часах немыслимая рань, и кругом царит рассветная прохлада, инструктор вытирает пот со лба. Потом командует:

– Номера первый, третий и одиннадцатый – на огневую позицию!

Выстрелы вспугивают воронье. Недовольно каркая, птицы кружат над лесом.