Читать книгу "Сочини мою жизнь - Лана Барсукова"

Подошел официант, и Игорь Лукич сказал ему что-то неважное и невыразительное, кроме одного пассажа: «…моей даме…». Кажется, попросил выключить кондиционер, который дул прямо на «мою даму». И Тане стало жарко под обдувающими струями кондиционера. Может, попросить не выключать? Но поздно, услужливый официант уже выполнил просьбу Лукича.

Открыв меню, Таня увидела множество новых, неведомых ей слов. В других обстоятельствах она бы обрадовалась и даже сфотографировала их для пополнения своего филологического багажа, но тут ситуация была иной. Легкий бриз паники обдал ее холодом, как будто кондиционер самопроизвольно заработал на полную мощность. Заказывая, Таня пальцем показывала на нужную строчку в меню, боясь неправильно произнести непривычные названия. Получалось не очень эстетично:

– Вот это… и это…

Официант, как истинный халдей, сразу понял, что перед ним новичок, и воспарил в своем превосходстве.

– Крем-брюле сразу после фуа-гра подавать? Или с интервалом?

– Не надо сразу, может растаять.

Официант выдержал эффектную паузу, чтобы кавалер смог оценить все невежество своей «дамы». Высшая степень дремучести думать, будто крем-брюле – мороженое. Как будто это не приличный ресторан, а уличный киоск, набитый эскимо, где между пломбиром и «Лакомкой» притаилось крем-брюле. Слово одно, а содержание разное. В ресторанном мире крем-брюле означает дивный и изысканный десерт в виде заварного крема с карамельной корочкой. И подавать его холодным – моветон. Только комнатной температуры. Ну кто пускает таких в ресторан, да и вообще в Москву! Понаехали, провинциалы, не протолкнуться. Крем-брюле от мороженого отличить не могут. Пусть в своих Урюпинсках крем-брюле в вафельных стаканчиках грызут.

– Мой даме крем-брюле принесите позже, чтобы не растаяло, – неожиданно заявил ее спутник. – Один шарик шоколадный и два фруктовых, и обязательно полейте малиновым вареньем.

Халдей растерялся, потому что по всем признакам мужчина был завсегдатаем солидных ресторанов, и уж что-что, а спутать крем-брюле с мороженым он никак не мог. Да и симпатия к простецкому малиновому варенью никак не стыковалась с дорогими туфлями и швейцарскими часами. А в этом халдей разбирался не хуже чем в крем-брюле. Не веря своим ушам, он растерянно и изумленно посмотрел на клиента. И встретился, точнее, напоролся на его жесткий, со стальным отливом взгляд, похожий на штык. Игорь Лукич выдержал паузу и переспросил с какой-то странной интонацией:

– Вы меня поняли? У меня четкая дикция?

– Да, конечно, – заискивающе и извиняясь, промямлил официант.

Таня уловила необъяснимые грозовые раскаты в голосе Лукича, но списала на его плохое настроение. Стало жалко бедного официанта. Она сочувственно проводила его взглядом и вернулась в главной теме их встречи:

– Так что у вас стряслось?

– Ничего. Нет, правда ничего.

– Но ведь что-то испортило вам настроение?

– Да, пожалуй. Просто пили с одним человеком коньяк.

– Вы не любите коньяк? Предпочитаете пиво? – Таня осеклась. Пиво прочно связывалось с таможней и Максом, а говорить об этом ей сейчас не хотелось.

– Я, Таня, уважаю алкоголь в любых проявлениях, включая кефир. Все зависит от обстоятельств.

– Что же плохого было в сегодняшнем коньяке?

– Сегодня я предпочел бы воду. Или водку.

– Всего-то?

– Не скажи, это очень важно. Знаешь, что такое свобода? Это когда ты выбираешь, что пить и с кем пить.

– Неплохо сказано.

– Да, я такой, аки Цицерон. – Лукич попытался шуткой сбить градус серьезности этой беседы.

Таня вновь вспомнила про Макса, старающегося проклятиями и бравадой скрыть свою тоску по пивным посиделкам на таможенных терминалах. Когда-то молодые Игорь и Макс, жадные до жизни и денег, дружно выбирали пиво и компанию друг друга. Это была их свобода, их бизнес, их кураж, их азарт игры в прятки с таможней. А теперь у Макса выбора нет, ему достался Веня с дурацкими шуточками и с воблой. Но, похоже, у Игоря Лукича дела обстоят не лучше. С выбором и у него негусто. Вот сегодня судьба всучила ему нелюбимого собутыльника, от которого не откреститься, не отвертеться. Хочешь не хочешь, а пей, глотай, проталкивай в горло дорогой коньяк, подливай снова, шути, изображай радость. У Макса хоть вобла осталась как привет из прошлого. А у Игоря Лукича, наверное, и этого сегодня не было. Чем там коньяк закусывают? Икрой? Лимоном? Шоколадом? Еще непонятно, кто из бывших компаньонов свободнее. Тане стало тоскливо от таких мыслей и жалко Лукича. Нет, сегодня говорить о встрече с Максимом Ивановичем она точно не будет.

Вообще про прошлое не будет. Потом, может, завтра или послезавтра, но только не сегодня, не сейчас. Не нужно впускать в этот вечер Сергея Викторовича с его заманчивым предложением инвестировать в его склады, провонявшие гниющей капустой. Лучше промолчать про обиженных на Лукича доверчивых клиентов его фантомной страховой компании, за которую он заплатил разрывом с Варварой. Не стоит говорить и про смерть Штыря от бдительных конвоиров, которые поквитались с ним за ожоги от паяльника на груди Лукича. И про спившегося Макса лучше не рассказывать, про его тоску по таможенному вальсу, вместо которого он танцует пьяный краковяк в обнимку с Веней. Пусть это прошлое и даже лучезарное будущее отступят перед настоящим. Даже не настоящим, а сиюминутным. Счастье – это когда мгновение хочется длить и длить.

Словно прочитав ее мысли или просто желая переменить тему, Игорь Лукич спросил:

– Как там у тебя дела продвигаются? До какого уровня моей жизни уже добурилась, аки шахтер?

– Я стараюсь, – сухо ответила Таня.

– Ну и что там? Преисподняя или полезные ископаемые?

– Разное.

– Ясно. Моральную сторону моего бизнеса мы обсуждать не будем. Идем дальше. Что с личной жизнью? Все ниточки распутала? Я так понимаю, что скелеты в моем шкафу уже стоят по стойке «смирно».

Меньше всего Тане хотелось поворачивать разговор в эту сторону. Говорить на тему прошлого означало впустить в сегодняшний вечер стремительную Варвару, холеную Леру и взбалмошную Арину. И тогда ужин превратится в производственное совещание или в сеанс психоаналитика. Нет, хуже, в вечер воспоминаний на тему «Любимые женщины сыродела Лукича». От этих перспектив Тане взгрустнулось, что не осталось незамеченным. Впрочем, трудно не заметить, если у девушки, сидящей напротив, начинают дрожать губы и блестеть глаза, обильно смоченные какой-то влагой.

Лукич растерялся. Он не успел понять, чем вызвана такая реакция, но очень испугался, что сейчас Таня расплачется. Тогда, в своем кабинете, он довел ее до слез легко и непринужденно, и жалко ее не было. Женских слез он вообще-то не боялся. Был стойким к ним, как скала. На какие только лады не плакали женщины вокруг него, какие только ноты не брали в своих слезоточивых атаках. Лера рыдала артистично, старательно промакивая слезы салфеткой, чтобы не было морщин. Арина голосила по-сибирски вольно и швырялась тяжелыми предметами. Варвара захлебывалась в плаче и кружилась по их крохотной комнате в общежитии, сшибая углы на своем пути. К этому можно и нужно было привыкнуть, как к периодическим атмосферным осадкам. Лукич всегда имел при себе душевный зонтик.