Читать книгу "Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера - Юрий Ильич Гурфинкель"

class="p1">Почувствовав мой деловитый тон, мне коротко изложили историю со сбитым самолетом, говорили, перебивая друг друга и сжимая кулаки.

– Мы спрашиваем их, как такое можно было допустить, зачем они это сделали? – Разводят руками и мычат.

– Наверно, не говорят по-русски, – вслух предположил я.

– А шо они вообще тут делают?

Коренастый пляжник с носовым платком, завязанным уголками на голове, протолкнул меня поближе к испуганным иностранцам.

– Давай, спроси их…

На удивление американцы, а это были именно они, после легкой заминки меня поняли. Оказалось, в Киев в рамках культурного обмена приехал на гастроли американский театр со спектаклем «My fear lady» (Моя прекрасная леди) по пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион».

– Last year Nikita Khrushchev visited our country… Culture exchange… – раздельно, как ребенку, объяснял мне рослый американец с ровным рядом белых зубов и напряженной улыбкой.

Я перевел.

Упоминание о Хрущеве и Бернарде Шоу никакого впечатления на стоявших вокруг не произвело.

– Пусть зубы нам не заговаривают, – грозно насупился пляжник с носовым платком на голове, готовый к рукопашной. – Артисты они… Видим, что артисты! Что они тут забыли… Давай, переводи…

Моего запаса слов было недостаточно, чтобы объяснить им про сбитый шпионский самолет. Я вывел американских актеров с пляжа и проводил до Крещатика. Оттуда им было недалеко до гостиницы.

На прощанье один из них, круглолицый, внешне даже очень похожий на нашего пляжника, напиравшего на него, неожиданно повеселел, широко улыбнулся и вручил мне визитную карточку с адресом гостиницы, где они остановились. Там же написал свое имя, не то Майкл, не то Джек, точно уже не помню. Мне надлежало позвонить на следующий день и узнать, в котором часу будет спектакль и у кого получить контрамарку. Я и позвонил.

За год до этого происшествия тогдашний политический лидер Никита Хрущев впервые отправился с семейством в США по приглашению американского президента. Его возили в Голливуд на съемки, в компании звезд кино он отвечал на вопросы. Его спрашивали, почему он сказал с трибуны ООН: «Мы похороним вас», и он объяснил, что это надо понимать в переносном смысле, дескать, коммунизм придет на смену капитализму. Ему показывали разные чудеса американской жизни – гамбургеры, столовые с самообслуживанием для рабочих, буйно растущую кукурузу, канкан с задиранием юбок. Но главное, куда он почему-то особенно стремился, был Диснейленд. Что его туда так влекло? Желание прокатиться на детской железной дороге, взмыть в небо на карусели? Или ему просто не доставало эмоций и острых ощущений? Он возмущался, вел себя как большой капризный ребенок и очень понравился американцам своей искренностью. Все это тщательно фильтровалось и скупо просачивалось в советскую печать. Но знатоки, умевшие читать между строк, первыми догадались, что лед тронулся и появилась надежда, что угроза большой войны отодвинулась. Тогда же договорились об ответном визите Эйзенхауэра в Москву и расширении культурных связей между странами.

Тем временем американские разведывательные самолеты продолжали летать на большой высоте над нашей территорией, недосягаемые для авиации и артиллерии, бесцеремонно фотографировали полигоны и ядерные объекты.

Последний из них Локхид U-2, пилотируемый летчиком Пауэрсом[19], вылетел с американской авиабазы в Пешаваре. Он шел на высоте 20 тысяч метров, не подозревая, что к тому времени у нас уже появились ракеты, способные его достать. Сюжет шпионской истории раскручивался стремительно. Эйзенхауэр неловко врал, что самолет был послан метеорологической службой, но сбился с курса. Предполагалось, что никаких следов ни от самолета, ни от пилота не должно остаться, поскольку катапультирование было автоматически совмещено с системой подрыва всего, что находилось на борту. Пауэрс знал об этом от бортинженера и решил не рисковать. Падая с горящими обломками, он с трудом все-таки сумел сдвинуть стеклянный колпак над головой, и, когда он покинул свое сидение, над ним раскрылся парашют. Среди упавших на землю обломков нашли оборудование для фотосъемки, а на суде он сообщил, что фотографировал военные объекты по заданию ЦРУ и что приземлиться ему предстояло в Норвегии, на американской авиабазе.

И все в одночасье рухнуло. Визит Эйзенхауэра в СССР отменили. Хрущевская «оттепель» вскоре сменилась «заморозками», а через несколько лет и самого Никиту отправили в отставку.

В тот день отец по какой-то причине был дома, кажется, все это происходило в субботу. Он появился в дверях с горкой чистой посуды, которую нес из нашей коммунальной кухни.

Я как раз в это время, прижав телефонную трубку подбородком, записывал новое для меня слово matinee, с тем чтобы после посмотреть в словаре его значение.

Отец остановился, прислушиваясь к моему разговору… Я намеренно говорил достаточно громко, чтобы порадовать его моим умением изъясняться по-английски. Английский был тогда обязательным предметом для вступительных экзаменов.

– Yes, I understand you… – говорил я. – Tomorrow morning, matinee at eleven. Thank you, Michael (Да, я понял… Завтра в одиннадцать утренний спектакль. Спасибо, Майкл).

Как сейчас помню эту сцену, полосатые пижамные штаны отца, летнюю рубашку с коротким рукавом навыпуск. Его светло-голубые глаза изучающе-внимательно смотрят на меня, тарелки в руках мелко подрагивают.

– Положи трубку, – говорит он тихо. – Ты с кем разговаривал?

Я объяснил.

– Ты понимаешь, что ты де-ла-ешь?

– Ничего я не делаю. Собираюсь завтра пойти на спектакль.

– Ищешь приключений на свою шею? Ты помнишь, что было восемь лет назад?

Я помнил.

Очень хорошо помнил ночной обыск в нашей комнате, хмурые вечера, когда отец, посеревший, придя с работы, готовил очередную посылку-передачу в Лукьяновскую тюрьму, куда маму заточили «по делу врачей», хотя к врачам никакого отношения она не имела, а «дело» было «высосано из пальца».

– Ты хочешь повторения всего этого?

Я пытался объяснить, что наступили другие времена.

– Будем ждать «гостей», – вечером мрачно сказал отец и безнадежно махнул рукой.

И все же на следующий день я пошел на спектакль.

Мюзикл, с ревущими голосами, плясками, что-то вроде нашей оперетты, особого впечатления на меня не произвел. В зале было полно народа. И я вместе со всеми хлопал актерам, выскакивающим из-за кулис на сцену на поклоны. Я их не узнавал в гриме, может быть, только очень отдаленно они напоминали тех, кого я видел на берегу Днепра, но я сознавал, что кроме меня едва ли еще кто-нибудь в зале знает, что двумя днями раньше им могли «нахлопать» на пляже по-настоящему. Выходя на поклоны, взявшись за руки, они подходили к самому краю рампы, с интересом всматривались в лица сидящих в зале, и мне казалось, что взгляды их обращены ко мне, я даже пару раз помахал им рукой.

Так завершилась моя первая встреча с иностранцами. А «дорогие гости»,