Читать книгу "Ты знаешь, что хочешь этого - Кристен Рупеньян"

– Мы знали, что будет непросто. Это только начало.

Это правда. Знали; начало. Они связались по интернету с целой сетью страдальцев с неясными диагнозами, группой поддержки, которая прислала им список сочувствующих врачей на двенадцать страниц. Они найдут ответы, даже если на это уйдет вся жизнь. Дэвид в это верит и по глазам Лоры, по ее лучезарной, напомаженной улыбке понимает, что она тоже в это верит.

Сколько раз он представлял себе эту минуту, но никогда не думал, что все случится здесь: на скучной парковке перед клиникой, под серым небом, по которому быстро бегут облака. И все же, когда слова начинают в нем подниматься, он не может их остановить, да и не хочет.

– Лора, – говорит он, – ты выйдешь за меня?

Они женятся через неделю в суде. Никому не говорят – ни родителям, ни знакомым по Сан-Франциско, ни нью-йоркским друзьям. Лора покупает новое платье, потому что не влезает ни в одно старое, и находит хорошенькую винтажную шляпку, которую украшает вуалевым лоскутком. Они просят быть свидетелями еще одну сбежавшую пару и позируют для нескольких фотографий, снятых чужими людьми. Увидев фотографии, Лора грустнеет, и Дэвид понимает, почему: эти фотографии никогда не окажутся на каминной полке, над ними не будут сюсюкать умиленные внуки; Лора на них ужасающе бледная, жуткий шрам на щеке отчетливо виден под вуалью. Но они могут все повторить, могут сделать лучше в следующий раз. В этом весь смысл: у них теперь бесчисленное множество возможностей выяснить, как друг друга любить. Целая жизнь, чтобы сделать все правильно.

В брачную ночь Дэвид лежит рядом с Лорой, когда на ее руку падает луч лунного света. Изначальный укус, тот, с которого все началось, давно зажил, оставив по себе блестящую кромку шрама. Трудно поверить, что нечто настолько маленькое могло причинить такой ущерб – пуля едва ли оставила бы по себе больше боли.

На дюйм выше шрама образовалась новая припухлость, мягкое вздутие плоти, и Дэвид проводит по ней пальцем. Она теплая на ощупь, почти лихорадочная, хотя остальная кожа у Лоры прохладная. Когда Дэвид гладит припухлость, она внезапно начинает пульсировать под его пальцами: как дергающееся веко, как тиканье часов.

Дэвид отдергивает руку, потирает пальцы, чтобы избавиться от этого живого, пугающего ощущения. Ему хочется думать, что он его выдумал, только вот глаза продолжают поставлять ему доказательства: натянутая кожа на припухлости изогнулась и дрожит, словно в нее что-то бьется изнутри, стараясь вырваться наружу.

– Лора, – шепчет Дэвид, – Лора, проснись.

Но она спит глубоким лекарственным сном, и ее не разбудить. Он щурится в темноту, а кожа на ее руке идет рябью, как неспокойное море. А потом, прямо у него на глазах, надувается кружок плоти, и в его центре появляется темная точка. Прозрачный пузырек крови медленно поднимается из дырочки и взрывается красными брызгами, когда паразит, питавшийся Лорой все эти месяцы, пронзает ее плоть и освобождается.

Дэвид хватает его. Сжимает в кулаке и тянет, и он разматывается, как живая веревка. Дэвид тащит его сквозь кожу и бросает, влажного и дергающегося, на простыню между собой и Лорой: эту невозможную, невероятную тварь.

Паразит мокро барахтается на кровати, шестидюймовая трубка узловатой белой плоти, окаймленная тысячей дрожащих ног, которые колышутся в незнакомом воздухе, как водоросли. Это доказательство слишком велико для спичечного коробка, слишком сильно для пластикового пакета; они завтра вернутся к врачу с этим бесспорным доказательством, пойманным в прочную стеклянную банку. Она все это время была права, и он был прав, что верил ей; он был так близок, так близок к тому, чтобы все потерять.

Теперь им ничего не грозит. Он больше не будет единственным, кто ей верит. Тело Лоры еще может быть полно тысячью извивающихся личинок, но их мать умирает, и завтра на стороне Лоры будет вся медицинская наука, она поможет побороть заразу, пока ее кровь снова не станет ее кровью, пока сама она не станет ясной, свободной и чистой.

Паразит скручивается в последней яростной судороге, и, пока Дэвид смотрит на него, червь встает на дыбы, слепой и голодный, и одна из его ножек задевает лицо Дэвида. Дэвид хватает его, но уже слишком поздно: червь впивается в него и зарывается, вонзаясь в нежное место между глазом и костью ослепительным белым взрывом боли.

Дэвид чувствует, как тысяча его щекотных ног танцует по изнанке его щеки, царапает его череп, гладит и дразнит края его мозга. Потом ощущение тускнеет и проходит, оставляя лишь зуд в месте входа и вздувшийся волдырь, маленький, как комариный укус, у нижнего века. Лора, лежащая рядом, переворачивается, и стонет, и чешется во сне, а Дэвид падает рядом, пока чудовище, родившееся под кожей его возлюбленной, движется в его кровотоке, плывет, влекомое безошибочным инстинктом, прямо к его сердцу.

Желание смерти

В общем, это было довольно давно, когда я жил в Балтиморе и мне было хреново от одиночества. Это единственное, что меня оправдывает, если у меня вообще есть оправдание: у меня не было работы, я понедельно снимал номер в мотеле на противоположном конце страны от всех, кого знал, жил по кредиткам и пытался «понять, что со мной». То есть обдалбывался и напивался всю дорогу и спал по восемнадцать часов из двадцати четырех.

Почти единственными, с кем я тогда постоянно разговаривал, были девушки, с которыми я знакомился в Тиндере. Я сидел у себя в номере, пил, смотрел порнуху и играл в видеоигры, а потом мне приходило в голову, что я ни с одним живым человеком не разговаривал уже неделю-две, не говоря о том, что не выходил из комнаты, не переодевался и не ел ничего, что не приносят в коробках. Я начинал свайпить, пытался найти девушку, которая поможет мне на какое-то время почувствовать себя человеком. А когда находил, мы встречались в баре, говорили часок, а потом девушка ехала ко мне трахаться. Я никогда не встречался с одной девушкой больше пары раз. Не специально, правда. Просто так все складывалось.

Рассказываю я вам историю, которая случилась с одной из этих девушек. Она была хорошенькая – маленькая блондинка откуда-то, по-моему, со Среднего Запада. По ее профилю я понял, что у нас не было ничего общего. И не сказать, что это была ее вина, – у меня тогда ни с кем не было ничего общего. У меня еще не закончился развод, и я не разговаривал ни с кем из членов семьи, кроме брата раз где-то в две недели… Слушайте. Я был не в том состоянии, чтобы заводить отношения, и не пытался ни с кем всерьез замутить. По крайней мере, это я про себя понимал.

В общем, мы с этой девушкой переписываемся, и я ей рассказываю немножко о себе, о своих обстоятельствах, так, не углубляясь. Я ей, кажется, в целом нравлюсь, так что спрашиваю, не хочет ли она встретиться и выпить. Она говорит, что не пьет, и я такой: о’кей, можем съесть по десерту или еще чего, нет проблем. И тут она говорит: если ты не против, может, я просто приеду?

На Тиндере мне иногда попадалась такая прямолинейность. Не часто, но попадалась. Я всегда соглашался, но про себя, типа, думал: ого, а ты храбрая. Потому что я-то знаю, что не изнасилую тебя и не убью, но ты откуда об этом знаешь? Спрашивать про такое явно было лишним. Я просто удивлялся.