Читать книгу "Казанова - Елена Морозова"

— Так она ваша горничная или ваша любовница? — поинтересовался дерзкий малый.

— Она будет моей женой, — отвечал Соблазнитель.

— Понял. Тогда пойду поищу консьержку, надеюсь, с ней вы не помешаете мне забавляться.

Мадам Дюбуа принадлежала к той редкостной породе женщин, что сочетают в себе отсутствие предрассудков и легкость в общении с мудростью и рассудительностью. Она была благоразумна, но не столько по причине добродетели, сколько от врожденного чувства чести. Занимая подчиненное положение по отношению к Казанове, она превосходила его порядочностью и глубиной чувств. Кажется даже странным, что такая женщина увлеклась Соблазнителем. Вероятно, она почувствовала, что именно этот человек может дать ей ощущение полноты бытия сегодняшнего дня, редкостное чувство, обрести которое стремятся многие, но не многим удается это сделать. А Казанова, как никто другой, умел радоваться дню сегодняшнему, при этом совершенно не задумываясь о дне завтрашнем. Возможно, именно с Дюбуа Соблазнитель, решись он связать себя узами брака, сумел бы обрести счастье, ибо, будучи полными противоположностями, они могли бы счастливо дополнять друг друга. Но несмотря на заявление, сделанное слуге, жениться на Дюбуа Казанова никогда не собирался.

Пораженный красотой, спокойствием и изысканностью манер новой служанки, Казанова обещал исполнить ее просьбы, то есть: разрешить ей не прислуживать ему при принятии ванны и дозволить дочери консьержки ночевать в одной с ней комнате. Подобная предусмотрительность не могла не огорчать Соблазнителя, однако пока он все равно вынужден был воздерживаться от любви, дабы излечиться от дурной болезни, переданной ему коварной Ф. Взамен он попросил новую служанку делить с ним трапезы, и та, не чинясь, согласилась.

Речь Дюбуа выдавала в ней женщину начитанную, и Казанова сказал ей об этом. Она ответила, что очень любит читать, и в ответ спросила, читает ли Казанова по-английски, а то у нее много хороших книг на этом языке и она может одолжить их ему. Соблазнитель ответил, что не знает английского и не любит романов.

— Но с чего вы взяли, что я предлагаю вам романы? — удивилась Дюбуа.

— Потому что молодые женщины обычно читают исключительно романы, — не задумываясь, ответил он.

Однако он ошибся. Рассудительная красавица более всего любила философию, а среди философов предпочитала англичанина Локка[54].

Постепенно Дюбуа поведала Казанове свою короткую историю. Родилась она в Лионе, затем родители ее переехали в Лозанну. Когда умер отец, служивший кучером у мадам д’Эрман, мадам взяла девочку себе в услужение, а через три года определила ее горничной к миледи Монтегю. Вместе с миледи девушка отправилась в Виндзор, там она вышла замуж за Дюбуа, престарелого камердинера миледи, который через три года скончался. Английский климат плохо отразился на здоровье молодой женщины, и она попросила миледи отпустить ее на континент. Миледи щедро наградила ее и оплатила дорогу домой, в Лозанну. Там мать устроила дочь горничной к одной англичанке, но та вскоре уволила ее, решив, что ее собственный поклонник слишком благосклонно взирает на молодую служанку. Дюбуа пришлось вернуться домой, поэтому когда Лебель, мажордом французского посланника, предложил ей место горничной у одного итальянского синьора, она согласилась, хотя, разумеется, определенные сомнения у нее были.

Дружеские отношения, установившиеся между хозяином и его горничной, постепенно переросли в более нежные чувства. К счастью, мадам Дюбуа была не из ревнивых. Она снисходительно относилась к изменам Казановы и просила только одного: ничего от нее не скрывать. Он и не скрывал: ни своего увлечения мадам N. ни ужасной шутки, сыгранной с ним мегерой Ф. Последняя история потрясла Дюбуа и преисполнила ее состраданием к Казанове. Узнав, что его лакей Ледюк тоже где-то подцепил сифилис, она предложила ему план мести. Согласно этому плану, Казанова написал Ф. письмо, где с возмущением отрицал, что в ту ночь он был с ней, ибо он по-прежнему здоров, зато лакей его внезапно заболел той же болезнью, которой больна она. Далее следовали грозные инвективы о злонравных и бездушных особах, готовых из прихоти погубить невинного человека. Отослав письмо, Казанова призвал к себе Ледюка и приказал бедному малому отправляться к Ф., любыми способами пробиться к ней и, оставшись наедине, потребовать оплатить лечение болезни, которой он заразился от нее, проведя два часа в ее объятиях. Лакей, получивший свой недуг от служанки из соседнего трактира, долго ничего не понимал, но Казанова сумел втолковать, что и как надо рассказывать Ф. и как отвечать на ее вопросы. Впрочем, когда речь зашла о материальном возмещении ущерба, Ледюк оживился, сказал, что все исполнит, и уехал. Напутствуя его, хозяин даже разрешил ему пригрозить пожаловаться на Ф. в полицию — в случае, коли та не пожелает платить.

Тем временем, как и предполагала Дюбуа, от Ф. пришло еще одно письмо. В этом письме она, по-прежнему выражая уверенность, что провела ночь именно с Казановой, тем не менее прислала двадцать пять луидоров на лечение слуги и рассчитывала, что все случившееся будет надежно похоронено в памяти Соблазнителя. Теперь оставалось только подождать возвращения Ледюка и сравнить результаты. Лакей вернулся поздно вечером с двадцатью пятью луидорами в кармане и рассказал, что полдня он просидел на лестнице у дома Ф., пока та, наконец, не заметила его. Узнав, кто он такой, она тотчас пригласила его подняться и, выяснив, чем он болен, без лишних слов вручила ему деньги и попросила забыть об этой поездке. Победа была полной. Казанова отослал Ф. утонченно-издевательское письмо, великодушно оставил Ледюку его двадцать пять луидоров (луидоры, присланные для него Ф., он по рассеянности оставил себе) и стал собираться в Берн. Недуг не слишком беспокоил его — лечение шло успешно. Но бедняга Ледюк совсем расхворался, и его пришлось оставить в Солере на попечении местного врача. Поправившись, он должен был сам добраться до Берна и явиться в гостиницу, где остановится Казанова. Адрес хозяин пообещал ему сообщить.

В городе Берне были отличные бани, и Казанова не преминул посетить их. Юная, пышущая здоровьем банщица раздела Казанову, потом разделась сама и принялась его намыливать. Движения ее были уверенны, однако Соблазнитель не чувствовал ни нежности в ее руках, ни приятного ритма в движениях. Взглянув на лицо ее, он увидел розовые щеки, светлые глаза, белоснежные зубы — словом, ничего отталкивающего. И все же вид этой обнаженной девицы нисколько не волновал его. Почему? — задавался он вопросом, сидя, завернувшись в полотенце и ожидая, когда банщица принесет заказанный им кофе. Потому, что черты лица ее не носили отпечаток изысканности, отличающий девиц благородных и образованных? Или потому, что во взоре ее не было лукавинки, скрывающей бездну чувств, или сдержанности, мгновенно переходящей в почтение, а может, ей не хватало робости и стыдливости или, напротив, крохотной толики кокетства, столь необходимого для возникновения любовного чувства? Мужчинам нравятся женские ухищрения и уловки, они манят их словно яркий цветок пчелу, простота становится приятна потом, когда они вволю насладятся игрой. Может быть, это происходит оттого, что мы все привыкли ходить в одежде, оставляя открытым только лицо, и хотя для любви оно далеко не столь важно, как все остальное, влюбляемся мы именно в него, именно по нему судим о красоте женщины. Не естественнее, не разумнее ли было бы наоборот: закутывать голову, оставляя все остальное обнаженным, и влюбляться в тот предмет, обладание которым является венцом пылких наших устремлений? Ведь тогда мы бы влюблялись в подлинную красоту, и не оправдавший наших ожиданий лик прекрасно сложенного создания, освободившись от маски, не повергал бы нас в отчаяние. Тогда бы женщины, чье лицо не отличается совершенством, не сразу открывали бы его, а позволяли бы нам наслаждаться их телом, постепенно приучая нас к мысли, что можно прекрасно обходиться без красивого лица. Ведь совершенно ясно и бесспорно, что непостоянство в любви происходит исключительно из-за разнообразия лиц. Если бы мужчина не видел вокруг себя хоровода женских лиц, он хранил бы верность той женщине, которая приглянулась ему первой.