Читать книгу "Мой единственный - Джил МакНейл"

Мне очень хочется выйти из комнаты и идти куда-нибудь, пока я не дойду до того места, где можно упасть. Но я не могу оставить Чарли, я знаю, что он все время слышит, что я зову его по имени. Я все время повторяю: «Я здесь, мама здесь, все хорошо, мама здесь, все хорошо», пока меня саму не начинает от этого тошнить. Мне хочется настоять на том, чтобы поехать в машине «скорой помощи», но часть меня просто хочет убежать, и от этого я чувствую себя виноватой и эгоистичной. Меня также не оставляет мысль, что они не разрешают родителям ехать в этой же машине потому, что им придется выполнять какие-то ужасные процедуры по дороге. Я запрещаю себе даже подумать, что это могут быть за процедуры.

Приезжают мама с папой; заметно, что мама плакала, а папа вообще весь как-то сжался, выглядит очень бледным и испуганным. Я не помню, чтобы видела его испуганным когда-либо раньше, только один раз, когда я на велосипеде въехала в речку. Он стоит посередине комнаты и почти шепотом не переставая повторяет: «Бедный малыш», мама стоит рядом с ним, на лице — выражение отчаяния, руками комкает бумажный платочек, не отрываясь смотрит на Чарли. Подходит доктор и говорит что-то папе, и он, похоже, соглашается, что нам пора выезжать на папиной машине и ехать в «Гайз Хоспитал», чтобы быть уже там, когда «скорая» привезет Чарли. Подозреваю, что папа знает, что я не смогу наблюдать, как они будут вывозить Чарли из комнаты.

Я не могу уйти, ничего не сказав Чарли, но не хочу говорить «до свидания», так что в конце концов я бубню что-то о том, что мы едем с дедушкой, что мы встретимся с ним в больнице и что все будет хорошо. Я, кажется, совсем начинаю заговариваться, так что папа берет меня за руку и практически выводит из комнаты. Мама остается с Чарли, пока готовят машину, а потом она поедет домой собрать вещи. Ни я, ни она не знаем точно, какие вещи. Но это не важно. Я бы не ушла, если бы мама не осталась с ним. Она собрала остатки его пижамы, то свернет их, то развернет; стоит и шепчет ему все время что-то.

Дорога в больницу превращается в настоящий кошмар, движение ужасное, а потом мы заблудились. Меня переполняет желание побить других водителей, которые не уступают нам дорогу, и папа едет более агрессивно, чем обычно, подрезает две машины такси и двухэтажный автобус так резко, что у нас обоих захватывает дух. Меня охватывает растущее чувство паники от сознания того, что я так далеко от Чарли, в голову лезут ужасные картины того, что сейчас с ним делают, пока я тут сижу в пробках. Нахожу в сумке свой мобильник, даже не помню, что я его туда клала, наверно, доктор передал с дежурным «скорой помощи».

Звоню в больницу, мне говорят, что Чарли уже везут в «Гайз Хоспитал»; когда уезжали, состояние было стабильное. Затем я звоню Лейле в офис и прошу оставить для нее сообщение, потом звоню Кейт, она начинает плакать. Никак не могу посчитать, сколько времени в Токио, но все равно, больше звонить не могу, сижу молча, пока папа прорывается сквозь поток машин. Наконец находим больницу, но паркуемся на большом расстоянии. Уже стемнело, и очень холодно. Папа дает мне свой пиджак, я замечаю, что он сам дрожит, но пиджак обратно не берет. Мы как бедные родственники идем, спотыкаясь, по улице, ищем вход в больницу, а потом по стрелочкам выходим к педиатрической интенсивной терапии. Приходим наконец, но Чарли нигде не видно. У меня перед глазами встают картины проведения неотложной операции прямо на автостраде, но тут распахиваются двери палаты и ввозят Чарли на огромной кровати, он весь в проводах и капельницах, но, слава богу, без дыхательного аппарата.

Его окружает целая армия врачей и сестер, которые начинают присоединять оборудование и капельницы и рисовать диаграммы. Мы стоим в сторонке, благодарные, что так много людей занимаются исключительно нашим мальчиком. Пятна на его теле стали, похоже, чуть-чуть меньше, но шок от его вида — такой маленький и больной — настолько силен, что папа вдруг выбегает из комнаты, объясняя на ходу, что он пойдет принесет чаю, но я думаю, что он плачет. Этого я не могу вынести, папины слезы оказались какой-то последней каплей, и я начинаю тихонько плакать, держа Чарли за руку. Доктор Джонсон замечает это и кладет руку мне на плечо. Он говорит, что все не так плохо, что синячки уменьшаются, что они их замеряют и что нам нужно просто сидеть и ждать.

Приезжают Лизи и Мэт, и папа говорит, что поедет за мамой. Он обещает позвонить попозже и обнимает нас с Лизи, потом вдруг срывается и выбегает в коридор. Лизи присутствовала при родах Чарли. Она приняла его от акушера. Она выглядит до смерти напуганной. Мы не разговариваем, просто сидим и смотрим на Чарли. В какой-то момент он приходит в сознание и зовет: «Мама» — и смотрит на меня, что приводит нас всех в дикое замешательство и заставляет меня с ужасом подумать о том, что я буду делать, если он ослепнет. Я не смогу это пережить. Произношу все известные мне молитвы, обещаю Богу стать лучше, обещаю все, что угодно, только бы Чарли выжил. Как-то даже глупо, потому что каждое свое обращение к Господу я начинаю с признания, что не являюсь истинным верующим, но пусть Он не переносит наказание на Чарли, который говорил, что он — язычник, ведь он говорил это не серьезно. Потом я начинаю понимать, что такое обращение к Богу не совсем правильное, и, если Он есть, пусть наказание будет послано мне, но только пусть с Чарли все будет хорошо, и он не виноват в том, что его воспитывает мать-язычница. Мне кажется, я начинаю сходить с ума.

Появляется человек в костюме, представляется как администратор больницы и говорит, что звонила какая-то Лейла из Нью-Йорка и сказала, чтобы не жалели никаких средств для облегчения состояния ее крестника. Он поблагодарил ее и сказал, что в отделении детской реанимации нет частных услуг и что с Чарли работает одна из лучших в мире медицинских бригад. Лейла попросила передать, что она сидит у мобильного телефона, и не могу ли я ей позвонить, потому что она буквально сходит с ума. Он протягивает мне листок бумаги с написанным номером. Лизи уходит поискать телефон, по которому можно позвонить, сидя у кровати, потому что мобильником пользоваться нельзя, так как он влияет на аппаратуру. Когда я дозваниваюсь до Лейлы, она начинает плакать, она всхлипывает и говорит, что сейчас же возвращается домой. Через некоторое время мне удается ее успокоить; я говорю, что приезжать не нужно, потому что она ничем не сможет помочь, и обещаю позвонить ей, как только появятся какие-нибудь новости. Я прошу ее найти Мака в Токио, и она обещает сделать это. Она говорит, что все равно вернется завтра вечером и сразу позвонит из дому, и снова начинает плакать.

У Чарли теперь своя сестра, она сидит на табуретке у его кровати и постоянно наблюдает за ним. Она все время трогает его руки и ноги. В конце концов я не выдерживаю и спрашиваю, почему она это делает. Она объясняет, что иногда нарушается кровообращение в конечностях, и это может вызвать осложнения. При этих словах Лизи издает странный звук, а Мэт так крепко сжимает металлический край кровати, что косточки на руках становятся белыми. Мне вспоминается история о бедной женщине, которая после перенесенного менингита потеряла пальцы на руках и ногах, и новая лавина ужаса охватывает меня. Весь следующий час я провожу, массируя ступни Чарли.

Снова приходит доктор Джонсон; кажется, он доволен состоянием Чарли. Разговаривая с нами, он все время поглаживает руку Чарли. Доктор говорит, что если самое страшное должно было случиться, то оно уже случилось бы, так что сейчас прогноз замечательный. Я не хочу даже думать, что значит «самое страшное». Я и с этим-то еле справляюсь. По его словам, следующие несколько часов еще критические, но будет очень странно, если к утру состояние значительно не улучшится. Он выглядит ужасно усталым, мне хочется сказать ему что-нибудь, но я не нахожу слов. Лизи предлагает, чтобы я пошла выпила кофе, а она и Мэт посидят с Чарли.