Читать книгу "Мой единственный - Джил МакНейл"

Побродив, я нахожу комнату для родителей, там есть чайник и много разных кружек и банки различных сортов растворимого кофе. Я так понимаю, люди, попавшие сюда, проводят здесь столько времени, что успевают купить банку кофе, но не успевают ее выпить. Почему-то это пугает меня, и мне не хочется пить этот кофе из этих чашек, как будто они заразные. В комнате еще несколько родителей, все выглядят расстроенными, а в углу на стуле сидит женщина и плачет какими-то отчаянными безнадежными слезами, и кажется, что она плачет так уже давно. Я не могу это выносить, я не хочу знать, что случилось с их детьми, я чувствую себя во власти собственного эгоизма. Все, что я хочу, — это посидеть в тишине, выпить чашку кофе и подумать о Чарли. Я выхожу и вскоре нахожу кофеварку-автомат и комнату, где можно выкурить сигарету.

Сидя там, в уродливой маленькой курилке, уставившись на свои ноги, я вдруг осознаю, что вошла молоденькая медсестра, что она теперь сидит и курит, объятая вся безутешным горем. Кажется невозможным сидеть молча, и я говорю, что это, наверно очень трудно — работать с такими больными детьми. Я сделала большую ошибку. Она начинает надрывно рассказывать, как в прошлом году в рождественское утро ей пришлось нести мертвую девочку в морг, а ее мама бежала за ней по коридору с розовым детским одеяльцем, она все хотела накрыть девочку, чтобы та не замерзла. «Так странно, — говорит она, — они так часто делают, родители. Они боятся, что детям холодно». Я чувствую, как сжалось мое сердце, и бегу обратно в палату. Лизи и Мэт сидят по обе стороны кровати Чарли, держа его за руки. Я сажусь на место Мэта, но не рассказываю им историю о мертвой девочке.

В какой-то момент входит медсестра и говорит, что мне звонят по больничному телефону. Это Мак. Его голос доносится с огромного расстояния, в трубке раздается какое-то жуткое эхо, такое впечатление, что мы разговариваем в пещере. Маку сказали, что заболел его сын, и ему пришлось звонить в Нью-Йорк. Лейла объяснила, что заболел не Альфи, а Чарли. Он не говорит, но я понимаю: он чувствует себя виноватым оттого, что ему стало легче, что это был не Альфи. Он говорит, что немедленно вылетит домой, если я думаю, что так нужно, и у него дрожит голос. А я говорю, что, по мнению врачей, с Чарли все хорошо, но это все ужасно, да, я хочу, чтобы он вернулся домой, но ведь он ничего не сможет сделать, и единственное, чего я хочу, — это сидеть рядом с Чарли, пока он не проснется. Я обещаю позвонить ему, как только появятся какие-нибудь новости, потом он говорит, что не будет задерживать меня, и мы прощаемся. Сижу и думаю, что, конечно, у него легкое чувство вины, он был рад, когда узнал, что это Чарли, а не Альфи, и мне нужно дать ему ясно понять, что я все понимаю. Внезапно мне в голову приходит мысль, что мне хочется, чтобы это был Альфи, и это приводит меня в шок: я так легко согласилась бы поменять моего сына на Альфи.

Медсестры меняются по сменам, и новая сестра, Карен, очень мягко предлагает, чтобы Лизи и Мэт пошли домой и немного поспали; они так и делают. Мы не прощаемся, только киваем головой. Я ложусь на маленькую раскладушку, которую поставили рядом с кроватью Чарли, но он все время слегка постанывает, и я решаю держать его за руку, но это включает сигнализацию аппаратуры, так что Карен в конце концов отключает ее. Она говорит, что присмотрит за ним, и он ведет себя более спокойно, когда я держу его. Я не хочу ложиться рядом с ним на больничную кровать, это как-то неправильно, так что я кладу его к себе на раскладушку, это уж совсем глупо, потому что она маленькая, очень неудобная и не очень устойчивая. Зато я могу держать его. Около трех часов ночи Карен приносит мне чашку чая и тост, и я съедаю все это, лежа рядом с ним, роняя крошки ему на голову и наблюдая за тем, как он дышит. Последний раз я пила чай с тостом в больнице в ту ночь, когда он родился. Мне хочется спать, но я боюсь закрыть глаза.

Очень рано утром приходят врачи. Они говорят, что в состоянии Чарли произошел поразительный прогресс и что теперь мы можем перебраться в боковую комнату, где будем под постоянным наблюдением. Если его состояние будет стабильным, то через несколько дней мы сможем вернуться в свою больницу. Они все выглядят очень довольными, трогают его ступни и улыбаются. Синяки теперь едва заметны, и несколько раз он почти приходил в себя. Мне уже хочется, чтобы они все ушли; хорошие новости совершенно обессилили меня, я могу расплакаться в любой момент.

Бормочу слова благодарности, но не могу отвести глаз от Чарли, однако никто не обижается и даже участливо дотрагивается до моего плеча, когда проходят дальше по палате. Карен улыбается мне, и тут Чарли открывает глаза и спрашивает: «Почему Питер Пен на потолке?» Меня охватывает ужас, что это свидетельство повреждения мозга, но когда я поднимаю глаза, то вижу нарисованных Питера Пена, Венди и Капитана Хука. Оказывается, все стены и потолок комнаты разрисованы, но я не замечала раньше. Чарли опять заснул, но на лице его слабая улыбка. Я сижу и тихонько плачу, пока не приходит Лизи. Я рассказываю ей, что Чарли просыпался, разглядел Питера Пена, и она тоже начинает плакать.

Мы перебираемся в боковую комнату; так приятно, что в ней есть дверь, которую можно закрыть и отгородиться от всей больницы. У нас теперь есть телевизор и ванна, а Лизи договорилась насчет телефона. И принесла бутерброды с копченым лососем и термос с кофе. Чарли еще раз просыпается по-настоящему, слабый, но решительно настроенный сесть. Просто сердце разрывается смотреть, как тяжело ему это дается, и он почти тотчас же засыпает опять, но цвет кожи уже почти нормальный. Распахивается дверь, и сестра вводит посыльного. У него пакет от Лейлы и строгие инструкции вручить его мне лично в руки, или она его убьет. В пакете две большие бутылки минеральной воды, шикарный шоколад, бледно-розовая пастила, маленькие бутылочки водки и джина, водяной пистолет в форме динозавра, игрушечный автомат и две коробки шоколадного печенья. Замечательно, и я пью водку, одновременно испытывая автомат. Лизи уходит на работу, но обещает прийти позже.

Прибывает другой посыльный, на этот раз с огромным серым бархатным осликом и открыткой из моего офиса с выражением любви. На шее ослика табличка с именем, написанным рукой Барни: «Меня зовут Инвалидик». Вот уж не думала, что он запомнит любимую шутку Чарли, умываюсь слезами. Я звоню ему и выясняю, что его вычислила Лейла, и он звонил каждые два часа, спрашивая, как дела, но меня не хотел беспокоить. Не замечаю, когда начинаю плакать прямо в трубку, но он справляется с этим превосходно. Говорит, что у меня, конечно, шок, но самое страшное уже позади, и теперь нам нужен хороший отдых. Я смутно припоминаю, что один из его детей несколько лет назад серьезно заболел, потом у него началась пневмония, которая продолжалась много недель. Он разговаривает очень спокойно и ободряюще, это как раз то, что мне нужно; говорит, что даже Лоренс расстроился и предложил купить ослика. Могу ли я себе представить, сколько магазинов нужно обойти, чтобы найти совершенно обыкновенного игрушечного ослика? После разговора с ним мне становится гораздо легче.

Звоню в офис Лейлы и говорю, что не могу посчитать, сколько времени сейчас в Нью-Йорке, но думаю, что середина ночи, не могли бы они позвонить ей в подходящее время и сказать, что все хорошо, и поблагодарить ее за посылку; они пообещали, что позвонят. Пытаюсь позвонить Маку, но в отеле его не могут найти, так что я оставляю сообщение. Чарли просыпается и говорит, что хочет пить. Теперь у меня есть для него хорошая вода вместо той дряни из-под крана, которую я держала в пластиковой бутылке рядом с кроватью. И он пьет чашку за чашкой, прежде чем замечает автомат. Он совершенно счастлив, обнаруживается, что автомат издает жуткий шум, а потом он видит водяной пистолет, требует, чтобы его заправили, и теперь вся комната мокрая. Вся мокрая теперь и одна из медсестер, которая заглянула в комнату проверить, как дела. Он засыпает, крепко сжав пистолет в одной руке и автомат — в другой.