Читать книгу "Благословляю на праведный бой! Сопротивление мировому злу - Иван Охлобыстин"

Однако в наше время без нужного ключа эта машина вряд ли заработает на полную мощь, даже если ты напишешь сотни книг, снимешься в десятках фильмов или победишь гравитацию. А ключ один – беспрерывное присутствие твоего лица на телеэкране. Момент узнавания актера в жизни – единственный критерий его успеха, во всяком случае для продюсеров, пусть они играли в детстве на скрипочке, в молодости «болели» Ницше, а в более зрелом возрасте отдали предпочтение творчеству Тима Бартона. Не имеет значения, твоя цена у них – количество узнаваний на улице. Продюсерами в работе руководят мотивы значительно более веские, нежели весь накопленный ранее культурный баланс или принятые у воспитанных людей представления о художественной ценности производимого продукта. Хотя бывают исключения, чаще среди телевизионных продюсеров, что объясняется их гипотетической возможностью самим моделировать вышеупомянутый ключ «узнавание».

В идеале, к моменту появления ключа было бы неплохо уже что-нибудь приличное сделать. Тогда вслед за первой фазой (узнавание) наступает вторая (знакомство). Тут же вспомнят и оценят по достоинству все твои прежние работы, выдадут забытые награды и спешно добавят новые. Если работ ранее не имелось, придется ожесточенно «пузыриться» в общественных местах, среди тебе же подобных «пузырей», заводить полезные в информационном плане половые интрижки или осесть в тени обеспеченного поклонника.

К моменту выхода сериала я сумел на самодеятельной основе пошуметь в Сети по разным поводам, включая политику. Но сравнивать эффект многократного системного появления собственного лица на телевизионном экране и прошлых публичных манифестаций было бы безумием. После трансляции первых десяти серий и тотального завешивания города многометровыми плакатами с рекламным постером сериала я начал обмениваться улыбками с каждым пятым прохожим, отвечать на приветствия каждого двадцатого встречного и подписывать не менее трех-четырех военных билетов, паспортов, удостоверений личности и просто случайных бумажек. Почти в каждом пункте питания, где мне приходится время от времени столоваться, мне делали значительные скидки, а проезжающие мимо в автобусе дети декламировали сочиненные про моего персонажа стишки, правда, с неприличной рифмой в финале. Короче говоря: пришло время «медных труб», или, понятнее выражаясь, славы. Занятное ощущение, скажу я вам, особенно в отечественном варианте. По младенческой наивности я когда-то полагал, что слава и трехпалубная яхта неотделимы друг от друга, как государство и военно-промышленный комплекс. Это не так. Одно автоматически не подразумевает другого.

Самое сладкое переживание от славы пришлось на подкачивание насосом переднего колеса велосипеда, прислоненного к трамвайной остановке, также украшенной рекламным постером с моим лицом. Дело было далеко заполночь, а улица пустовала. Я подкачал колесо, сел на лавочку у остановки, спиной облокотясь на собственное изображение и долго наблюдал за отражением света от фонарного столба на трамвайной рельсе. Вокруг меня засыпал огромный город, где каждый пятый знал меня в лицо, где-то в типографии печатались школьные дневники с ним же на обложке, и в это же время популярный радиоведущий в прямом эфире вслух зачитывал присланные в sms-сообщениях признания радиослушателей мне в любви. Наверное, тогда было бы логично вытащить из-за пояса накануне приобретенный пистолет сорок пятого калибра, мечтательно улыбнуться звездному небу и вышибить себе мозги, чтобы поставить эффектную точку в конце этой постмодернистской элегии. Но отчего-то мне показалось, что слава – это не совсем то, к чему стремился мечтательный третьеклассник много-много лет назад. Должно быть что-то еще интересней, что-то еще азартней, что-то еще веселей, потому что мой старый список славой далеко не заканчивался.

Тест Эрато

Когда-то эти смешные суеверия я выразил словами персонажа своей пьесы – Максимилиана Столпника: «Мне гадалка нагадала, что я создам девятьсот девяносто девять достойных, законченных произведений, поэтому стихи не пишу. Стихи тоже считаются».

Поэзия – это поэзия. По качеству поэтического слога несложно и авторский «уровень допуска» выяснить. Бывает, автор начитанный, и гражданская позиция у него имеется, а песни от него не допросишься. Докладами ограничивается о состоянии современной литературы. Но докладами душу не насытишь – сухомятка. Душа до пиров охоча. А на пирах поэзия – первое блюдо, перед экстатическим танцем хорезмийской хромоножки.

Помню свое первое стихотворение:

По стеклянной плоскости ходят горы ватные, ходят горы ватные в дали невозвратные.

Лет десять мне было, и я жил в деревне у бабушки, где учился в школе за три километра от дома. И каждый день я возвращался после уроков через поле, над которым осенью и весной неторопливо ползли пепельные громады грозовых массивов. Вот малышу ангелы и навеяли.

Следующий свой поэтический опыт я произвел уже перед выпускными экзаменами. К тому времени я уже определился с будущей профессией и дотошно исследовал все доступные способы самовыражения. После непродолжительных экспериментов с рифмованными форматами, я пришел к выводу, что поэзия может нести вспомогательные функции в творческом процессе, однако несомненно подлежит искусственной имитации. В подтверждение своей теории я на скорую руку организовал несколько композиций, стилизованных под «золотой» и «серебряный» век. Получилось предсказуемо хорошо:

Скажи мне что-нибудь, скажи, В твоих устах пустяк – загадка, Коньяк, в закуску шоколадка, Намек и сердцем на ножи. Скажи мне что-нибудь, скажи, Не голос слушаю, но звуки, В предчувствии прекрасной муки Словами голову вскружи. Скажи мне что-нибудь, скажи, Тут не придумаешь некстати, В четыре шага от кровати И в четверть шага от души.

Было лестно через несколько лет узнать, что композитор Таривердиев (Царствие ему Небесное) написал музыку на вышеприведенные строки, о чем мне сообщила теща, вернувшись как-то с его концерта в Доме ученых.

Или:

Зима, декабрь, все идет. Года, часы, недели. Из конфетти пурга метет и ватные метели. На тополях пустые гнезда, Тоска игрушками звени, Срывай серебряные звезды из алюминиевой фольги.

Удовлетворившись результатами проведенных исследований, я отложил поэзию до случая и обращался к ее помощи большей частью по нуждам бытового характера. Так, предположим, дабы сберечь силы на мелких мировоззренческих декларациях, я сложил свой гимн, который годами использовал по случаю, вместо тоста.

Я иду с канделябром мимо мусорных куч, Я изыскан в манерах, я духами пахуч. Меня ждет королева, с балдахином кровать, Я иду с канделябром, мне на все наплевать.

От природы отличаясь завидным трудолюбием, но не презрев юношеские утехи, я сочинил нечто беспроигрышное, неоскорбительно лишая объект вожделения объективности, если оная вообще существует.