Читать книгу "Блю из Уайт-сити - Тим Лотт"

И в этот момент я услышал голос Ноджа, увидел, как он встал между Тони и Колином.

— Оставь его. Тони. Хватит уже.

Тони посмотрел на него пристально. Но Нодж не шелохнулся, он был тверд и, как я уже говорил, абсолютно непоколебим. Тони сделал несколько шагов назад. Колин продолжал плакать на полу. На какое-то мгновение повисла тишина. Я развернулся и помчался вниз по лестнице, во двор. А в ушах все звучал голос Тони:

— Плакса хренова!

Одежда Колина разлетелась по всему двору, отдельные вещи оказались даже на теннисном корте. Я собрал их и побежал обратно.

Когда я вернулся, Колин уже исчез из класса, а остальные расселись по своим местам в ожидании урока. Тони смеялся, было ясно, что никакого раскаяния он не испытывает, на подбородке у него красовалась ссадина от удара Колина. Нодж стоял у окна и смотрел на улицу, думая о чем-то своем.

Я сразу понял, где Колин. Чуть дальше по коридору был мужской туалет. Я направился туда с жалкой кучкой вещей. Несколько раз в спешке терял ботинок, и приходилось возвращаться за ним. В туалете шумели трубы, лилась вода из незакрытого крана. Туалет выглядел пустым, но одна из кабинок была заперта. Раздался звук спускаемой в унитазе воды. Сквозь этот шум были едва слышны тихие всхлипывания. Я подошел к запертой двери и заговорил каким-то несвоим, чужим голосом. Помню, что я растерялся, не знал, как произнести, казалось бы, такие простые слова:

— Колин, Колин, это я.

В ответ только всхлипывания и шевеленье за дверью.

— Колин, ты как?

Я заглянул под дверь кабинки. Увидел его икры, иссиня-белые. На полу была маленькая лужица: кто-то промахнулся. Кусок жесткой туалетной бумаги.

— Ты меня слышишь? Я принес твою одежду.

Я понимал, что говорю не то. Сама попытка получить отпущение грехов в обмен на такой незначительный и запоздалый поступок была малодушной. Вступившись за Колина, Нодж дискредитировал меня, ведь это должен был сделать я, его лучший друг. Думаю, именно тогда я стал считать Ноджа лицемерным мудаком. Только так я мог заглушить свою совесть, защитить себя от собственного стыда.

Шум воды прекратился, и теперь слышно было только наше дыхание, его — с одной стороны поржавевшей металлической двери, мое — с другой. В нос мне ударил запах мочи. «Только бы никто не вошел», — вертелось у меня в голове. Колин по-прежнему молчал.

— Ну ладно, Кол. Я… я…

Я искал слова, способные затянуть рану, склеить то, что разлетелось на куски. Тогда я еще не знал, что внутри каждого человека есть невидимый мир, существующий по своим, не зависящим от наших желаний законам. В этом мире устанавливаются и разрушаются связи, появляются новые возможности, которые либо принимаются, либо отвергаются. По его законам выстраиваются отношения, иногда мгновенно, иногда постепенно. Сдвигаются невидимые тектонические плато, и их нельзя вернуть на прежнее место. Так что слов я не смог бы найти, они были бы или фальшивыми, наигранными, или невыносимо правдивыми.

Я услышал, как Колин снова заплакал. И тогда наконец посмотрел правде в глаза. Что бы нас ни связывало с Колином, как бы сильна ни была наша любовь, все это теперь или в прошлом, или изменилось, или сошло на нет. Я вдруг понял, что произошло это не сейчас, что мое предательство в классе — лишь следствие давно начавшегося процесса. Конечно, я струсил. Но, пропихивая Колину под дверь брюки, трусы, ботинки, носки, я неожиданно осознал, что просто перерос его. Он стал для меня… обузой в моем извечном стремлении нравиться тем, с кем я хотел бы иметь какие-то отношения. Здесь начинается честолюбие. И заканчивается наивность. Таковы правила игры внешнего мира.

Я знал, что Колин не откроет мне дверь. Но теперь также знал, что именно этого я и хочу. Хочу, чтобы Колин оставался внутри своего ограниченного, запертого пространства, а я был снаружи, где есть выход через дверь, а из нее видна следующая, и еще много-много незапертых дверей вдалеке. Я повернулся и пошел в класс. Урок должен был вот-вот начаться. Учитель протолкнулся мимо меня к доске и встал перед классом. Тони подмигнул мне, и я, да простит меня Господь, ответил ему тем же. В классе наконец было тепло. Я посмотрел на пустующую парту Колина и почувствовал… ничего не почувствовал. Ничегошеньки.

Глава одиннадцатая

Нодж, или, точнее говоря, Ножд

Мы сидим в парке с Ноджем, или, точнее говоря, Нождем. Это Джон наоборот, как вы догадались. Он вывел на пару часов детей своей сестры, Флоренс и Дилли, покататься на качелях в Рэйвенскорт-парке. С Дилли пришел ее друг Бен. Нодж любит детей, и одним из многочисленных хорошо развитых у него чувств ответственности является семейный долг. Мы сидим на скамейке и смотрим, как две сестрички, одна трех, другая четырех лет, качаются на качелях. Мы почти не разговариваем, и вдруг Нодж ни с того ни с сего спрашивает своим тихим, бесцветным, никаким, как будто внутренним голосом:

— Так зачем ты женишься?

Нодж всегда задает вопросы напрямую. Это его манера подавать себя: прямолинейный, открытый, без фальши.

Он курит «Крейвен Эй». Как обычно. Сомневаюсь, что он любит «Крейвен Эй»: они очень крепкие, у него от них кашель (я как-то попробовал затянуться — горло обожгло так, будто я проглотил горящую еловую шишку). Но «Крейвен Эй» — честные сигареты. Ведь это просто завернутый в бумагу курительный табак. Никаких спецэффектов, никаких скачущих по прериям ковбоев в шляпах. Что полностью соответствует имиджу Ноджа.

Сегодня на нем черные брюки, черные ботинки, серый свитер и болотного цвета ветровка. Мне кажется, Нодж никогда не носил никаких ярких цветов. По крайней мере, со времен школы. Даже на недавний маскарад, который я устроил (одеваться, понятное дело, надо было в героев мультфильмов), он явился в хорошо отутюженном сером, с маленьким хвостиком костюме Иа. (Я нарядился Поросенком Корнфредом из «Дакмена», и меня никто не узнал. Из Тони получился потрясающий Джокер из «Бэтмена», Колин тоже выглядел очень убедительно в костюме Батхеда. Или Бивиса?)

Как всегда, все чистое и отутюженное, будто только что из чистки. Нодж отличается точными движениями и умением элегантно — можно было бы сказать, красиво, если бы это не звучало абсурдно — курить. У него красивые руки, с длинными тонкими пальцами, не очень вяжущиеся с широким красным лицом.

У меня в руках банка содовой. Я отпиваю глоток, вытираю рот рукавом, оставляя на нем белую блестящую полоску сантиметров в десять. Кашляю и раздумываю, стоит ли отвечать, и если да, то насколько откровенно. Не знаю, насколько откровенно я могу ответить.

— А что? Тебе не нравится Вероника?

Нодж хмыкает и снова затягивается. Пальцы у него желтые.

— На самом деле нравится. Она очень хороша. И с головой у нее все в порядке. Я не это спросил. Я спросил…

Отгоняю от себя небольшое облачко дыма.

— Да помню я твой вопрос. Глупый вопрос. Почему все женятся?