Читать книгу "Повелитель разбитых сердец - Елена Арсеньева"

В памяти все еще жив тот вечер, когда я прибыла из Парижа вСен-Фаржо. Увезли меня отсюда сразу после рождения, поэтому я не помнила замок,однако все содрогнулось в душе, когда из предзакатной мглы вдруг выступилиосыпавшиеся стены, полуразрушенный мост, замшелая черепичная крыша главныхстроений… В воображении моем замок был величав, словно Лувр, однако наяву яувидела обреченного, умирающего великана. Забегая вперед, могу сказать, чтоагония продолжается: у нас с Максимилианом нет средств на то, чтобыотремонтировать замок и поддерживать в должном состоянии. Но не о том речь.

В тот вечер я показала тетушке и Максимилиану (вот уж кого яникак не могу называть дядюшкой, хотя он брат моего отца и тети Шарлотты, аследовательно, дядя мне!) знаменитое полотно Давида «Смерть Лепелетье». Ятолько что прочла описание этого вечера, сделанное тетушкой, поэтому не стануповторяться: сразу перейду к рассказу о последовавших событиях.

Мы были слишком потрясены, чтобы засидеться за мирнойбеседой в тот вечер. Тетушка рыдала. Максимилиана била дрожь, я слишком устала,чтобы испытывать какие-то чувства. К тому же мне было невыносимо жаль моихвновь обретенных родственников. Мы разошлись по своим комнатам и, хоть яожидала, что глаз не смогу сомкнуть, все же заснула как убитая.

Наутро служанка вошла в комнату тетушки, удивленная, чтогоспожа ее, которая была ранней пташкой, до сих пор не вышла. Тетя Шарлотта вглубоком беспамятстве лежала около стола. На столе был развернут ее дневник,валялось перо с засохшими на нем чернилами. Последняя строка была недописана –видимо, тетушка внезапно лишилась сознания.

Мы с великим трудом привели ее в чувство – хлопотами старойслужанки, которая была в замке за лекаря. Доктор, живший в соседнем городке,недавно умер, а новый еще не появился. После Парижа, где лекарей, наверное,больше, чем жителей, меня такое положение вещей потрясло. Кто знает, окажисьздесь врач, тетя, возможно, еще пожила бы… Но сама, только с нашей неумелойпомощью, она не смогла справиться с сердечным приступом и вскоре покинула наснавеки, успев только единожды поговорить со мной.

Она умоляла не покидать Максимилиана – никогда, ни за что.Господи, он старше меня на восемь лет! Это мне следовало бы искать в нем опору!Но так велела, умирая, тетя Шарлотта, и я свято исполняю ее завет. И лишьтолько ее тело упокоилось в склепе Сен-Фаржо, я пошла к Максимилиану и сообщилаему еще одно повеление тетушки. Оно не стало для него неожиданностью: ведь мойдед, отец Максимилиана, старый граф Лепелетье де Фор, завещал своим детямуничтожить всякую память о предательстве его старшего сына – моего отца. Всеминувшие годы тетя Шарлотта страдала от того, что это невозможно сделать, ибопамять сия увековечена в картине Давида. Умирая, тетушка заклинала нас сМаксимилианом уничтожить полотно. И не только его – приложить все силы, чтобыскупить и уничтожить копии картины, множество гравюр Тардье, которые разошлисьпо всей стране. Но прежде всего – покончить с картиной!

О господи, как я была глупа… Как безнадежно глупа! Почему,почему я не разделалась с этим проклятым полотном, едва оно оказалось у меня вруках, тайно вынесенное из здания бывшего Конвента? Почему я не швырнула его вСену – ведь до нее было гораздо ближе, чем до замка Сен-Фаржо, – и теперь всеуже было бы кончено? Откуда взялась у меня эта безумная мысль – непременнопривезти полотно в замок? Какие злые силы внушили мне ее? Ведь я тоже былаобуреваема желанием скрыть позор отца от людей, так почему, почему же я неуничтожила картину еще в Париже?

Мне было четырнадцать лет. Только это и извиняет меня. Легкомне теперь, спустя шесть лет, судить ту девчонку, придавленную грузом горя,страха, стыда! Но горько думать, что именно я, действуя из самых лучшихпобуждений, лишила тетушку и Максимилиана последнего шанса исполнитьпредсмертную волю их отца и моего деда, исполнить их самое заветное желание.Воистину, благими намерениями вымощена дорога в ад! Я сама вымостила эту дорогудля моей семьи, и вот теперь я и Максимилиан, единственный близкий мне человек,человек, которого я люблю больше жизни, – мы оба обречены жить в аду до самойсмерти. Проклятие ляжет и на наших потомков, если они у нас будут, конечно. О,если бы Максимилиан хоть раз…

Я коснулась запретной темы. Я не должна не только писать обэтом, но даже и думать. Понимаю, что трудно удержаться и не подумать о том, ктосоставляет единственный смысл и счастье всей моей жизни, но ведь этобессмысленно.

Итак, о главном. Я передала Максимилиану последние словатетушки, и мы направились в башню, где, словно узник, словно преступник, всеэти дни была заперта проклятая картина. Я предлагала сжечь ее, Максимилиан –искромсать в клочья. Наконец мы сошлись на одном решении: сначала изрезатьполотно на мелкие части, а потом предать огню. Четвертовать, колесовать, сжечьна костре… Все это напоминало приговор суда по делу опаснейшего государственногопреступника. Еще не забыть развеять пепел по ветру!

Мы спустились во двор, чтобы войти в башню – переходы междунею и домом настолько источены древоточцем, что каждый шаг по галерее могобрушить ее. И вдруг послышался громкий топот копыт. Такое впечатление, чтоприближался целый отряд. Пришлось задержаться, позвать слуг, приказать отворитьворота.

Приехавшие оказались судебными приставами из Парижа. С нимивместе прибыл поверенный в делах самого Жака-Луи Давида. Оказывается, Давидустало известно, что его знаменитое полотно исчезло. Недолгое расследованиепоказало, что оно попало в мои руки и увезено из Парижа. Давид немедленнообратился в суд, требуя вернуть полотно – свое великое творение, подаренное имРеспублике. И вот сюда примчались приставы…

Услышав слова о «великом творении», напыщенно произнесенныеповеренным Давида, Максимилиан страшно возмутился. Он набросился с проклятиямина приставов и стал кричать, что не позволит им снова позорить свое имя, чтопроклятое полотно должно быть уничтожено, что вот сейчас, сию минуту он пойдети исполнит клятву…

Ничего хуже он сделать просто не мог. К тому же при этихсловах он бросился к башне, так что теперь только глупец не догадался бы, гденаходится картина. А приезжие отнюдь не были глупцами. Особенно поверенныйДавида. Видимо, он очень гордился, имея такого господина, как столь знаменитыйхудожник. Ныне забыто, что Давид в 1793 году требовал смерти короля, гораздоважнее, что он носит треугольную шляпу, шпагу и короткие панталоны и снова сталpeintre de Roi – на сей раз императора Наполеона Первого. По заказу еговеличества императора Давид написал знаменитое полотно «Коронование НаполеонаI», и эта огромная, населенная многими фигурами картина закрепила его успех ипопулярность. Видимо, поверенный считал, что через него выражает свою волю нетолько peintre de Roi, но и в какой-то степени сам le Roi, поэтому усердствовалневероятно.