Читать книгу "А порою очень грустны - Джеффри Евгенидис"

Я заказал еще рому и каждый раз поглядывал на девушку, когда поднимал голову или точил карандаш точилкой, из которой на блюдце рядом с рюмкой ложились тонкими колечками деревянные стружки.

«Я увидел тебя, красавица, и теперь ты принадлежишь мне, кого бы ты ни ждала, даже если я никогда тебя больше не увижу, — думал я. — Ты принадлежишь мне, и весь Париж принадлежит мне, а я принадлежу этому блокноту и карандашу».[18]

Он попытался представить себе, что чувствовал Хемингуэй в Париже в двадцатые годы. Каково ему было писать эти ясные, на первый взгляд ничем не примечательные, но сложные предложения, которым предстояло навсегда изменить американскую прозу. А потом, после всего, идти ужинать, зная, как заказать подходящее сезонное вино к своим huîtres.[19]Быть американцем в Париже в те времена, когда быть американцем считалось нормально.

— Ты что, серьезно это читаешь?

Митчелл поднял глаза и обнаружил, что Клер уставилась на него, сидя на кровати.

— Хемингуэя? — с подозрением спросила она.

— Подумал, для Парижа как раз подойдет.

Она закатила глаза и вернулась к своей книге. А Митчелл вернулся к своей. Точнее, попытался. Правда, теперь он мог лишь сидеть, уставившись на страницу.

Он прекрасно знал, что кое-кто из писателей, некогда считавшихся классиками (все они были белые, все мужского пола), попал в немилость. Хемингуэй был женоненавистником, гомофобом, страдал от подавленной гомосексуальности, убивал диких животных. Митчелл считал, что на него не стоило так уж яростно накидываться. Однако, реши он поспорить с Клер, существовала опасность, что его самого запишут в женоненавистники. Еще сильнее Митчелла волновал другой вопрос: а что, если и его протестующая реакция на обвинения в женоненавистничестве — такой же рефлекс, как и тот, что заставляет университетских феминисток эти обвинения выдвигать; что, если его протесты — свидетельство того, что он на самом деле в глубине души склонен к женоненавистничеству? Зачем он, в конце концов, вообще купил «Праздник, который всегда с тобой»? Почему, успев познакомиться с Клер, решил вытащить эту книжку из рюкзака именно сейчас? Почему, собственно говоря, ему в голову пришло это слово — «вытащить»?

Читая слова Хемингуэя, Митчелл понимал, что они в самом деле неявно адресованы читателю мужского пола.

Он положил ногу на ногу, потом снова убрал, пытаясь сосредоточиться на книге. Испытывая смущение от того, что он читает Хемингуэя, Митчелл злился, что дал себя смутить. Как будто Хемингуэй — его любимый писатель! Да он Хемингуэя вообще почти не читал!

К счастью, через короткое время Ларри объявил, что ужинать подано.

Клер и Митчелл сидели за маленьким столом, рассчитанным на парижского холостяка, а Ларри подавал еду. Он разрезал курицу, разложил на тарелке по отдельности белое мясо, темное и ножки, полил все овощным соусом.

— Вкуснятина, — сказала Клер.

Курица была тощая по сравнению с американскими, да и внешностью им уступала. Одна нога была словно покрыта прыщами.

Митчелл попробовал кусочек.

— А? — подтолкнул его Ларри. — Говорил я вам или не говорил?

— Говорил, — ответил Митчелл.

Когда они закончили есть, Митчелл вызвался мыть посуду. Пока он складывал тарелки у раковины, Ларри и Клер расположились на кровати с остатками вина. Клер сняла сандалии и осталась босиком. Вытянув ноги и положив их Ларри на колени, она прихлебывала из своего стакана.

Митчелл ополоснул тарелки под краном. Европейская жидкость для мытья посуды была не то экологически чистой, не то продавалась по особому тарифу. Как бы то ни было, пены от нее было недостаточно. Митчелл добился, чтобы тарелки выглядели относительно чистыми, и бросил это занятие. К тому моменту он не спал уже тридцать три часа.

Он вернулся в комнату. На кровати Ларри и Клер представляли собой картину работы Кита Херинга: две человеческие фигуры, любовно прильнувшие друг к дружке, — идеальное сочетание. Митчелл долго смотрел на них. Потом с неожиданной решимостью пересек комнату и взвалил на плечи рюкзак.

— Где тут отель проще всего найти? — спросил он.

Последовало молчание, затем Клер сказала:

— Можешь тут остаться.

— Ничего. Я отель найду.

Он ухватился пальцем за ремешок на поясе.

Клер не стала спорить и сразу перешла к объяснениям:

— Как выйдешь из подъезда, поверни направо, потом на следующем перекрестке налево, придешь на авеню Рапп. Там много отелей.

— Митчелл, — попытался уговорить его Ларри, — оставайся, мы не против.

Тоном, в котором, как он надеялся, не прозвучала обида, Митчелл сказал:

— Да ладно, найду себе какую-нибудь комнату. До завтра, ребята.

Он понял, что в подъезде темно, лишь когда закрыл за собой дверь. Не видно было вообще ничего. Он уже готов был снова постучать в дверь, как вдруг заметил на стене освещенную кнопку. Когда он ее нажал, включился свет.

Свет опять погас, когда он спускался с четвертого этажа. На этот раз кнопку он найти не смог, поэтому оставшиеся несколько пролетов вынужден был пробираться на ощупь.

Оказавшись на улице, Митчелл увидел, что начался дождь.

Он предвидел подобную ситуацию, когда покинет теплую, сухую квартиру, чтобы позволить Ларри стащить с Клер одежду и уткнуться лицом туда, где сходятся ее жеребячьи ноги. Теперь, когда он свернул в сторону авеню Рапп, то, что он подобную ситуацию предвидел, но не сумел предотвратить, казалось лишь подтверждением его общей глупости. Это была глупость умного человека, но тем не менее глупость.

Пока Митчелл блуждал по окрестностям, дождь усилился. Квартал, казавшийся таким очаровательным из окна Клер, здесь, под дождем, выглядел не столь очаровательно. Витрины магазинов были забраны щитами, покрыты граффити, натриевые фонари источали недобрый свет.

Они ведь только что закончили университет! Неужели не пора оставить все эти студенческие дебаты? Так нет же, понесло их сюда, к студентке, уехавшей по обмену на год за границу, заниматься гендерными исследованиями. Под предлогом критики патриархизма Клер безо всякой критики готова была принять на веру любую модную теорию, какая только подвернется. Митчелл рад был убраться из ее квартиры. Он был счастлив оказаться на улице под дождем! Стоило заплатить за отель, лишь бы ни секунды больше не слушать, как Клер выдает одну банальность за другой! Как Ларри ее только выносит? Как он мог завести себе такую подружку? Что с ним такое?

Дело было, вероятно, еще и в том, что Митчелл злился не на одну Клер. Дело было, вероятно, еще и в том, что его вывела из себя другая женщина — Мадлен. Все лето, пока он жил в Детройте, Митчелл тешил себя иллюзией, что Мадлен опять свободна. Мысль о том, что Бэнкхеда послали, что он страдает, всегда безотказно поднимала ему настроение. Он даже выстроил теорию: то, что Мадлен встречалась с Бэнкхедом, это хорошо. Ей требовалось перебеситься и забыть о парнях вроде него. Ей требовалось повзрослеть, да и Митчеллу тоже, и тогда они смогут быть вместе.