Читать книгу "А порою очень грустны - Джеффри Евгенидис"

А потом, меньше чем двое суток назад, вечером накануне отъезда в Париж, Митчелл столкнулся с Мадлен в Нижнем Ист-Сайде. Они с Ларри приехали на электричке из Ривердейла в город. Часов около десяти они сидели в «Центре Бейрута», как вдруг, откуда ни возьмись, вошла Мадлен в сопровождении Келли Троб. Келли однажды играла у Ларри в постановке. Они тут же заговорили о делах, предоставив Мадлен с Митчеллом самим себе. Поначалу Митчелл волновался, думая, что Мадлен до сих пор сердится на него, но даже в слабо освещенном, обветшавшем баре видно было, что это не так. Она, судя по всему, искренне радовалась встрече с ним, и Митчелл, вне себя от счастья, начал пить текилу, рюмка за рюмкой. Это положило начало вечеру. Они ушли из «Центра Бейрута» и отправились в другое место. Митчелл понимал, что надеяться не на что. Он собирался в Европу. Но дело было летом, в Нью-Йорке, жара на улицах стояла как в Бангкоке, а когда они ехали в такси, Мадлен прижималась к нему. Вот последнее, что запомнил Митчелл: он стоит у входа в очередной бар в Гринич-Виллидж и видит сквозь застилающую глаза пелену, как Мадлен садится в другое такси, одна. Он был безумно счастлив. Но когда он вернулся в бар поговорить с Келли, выяснилось, что Мадлен на самом деле отнюдь не свободна. Они с Бэнкхедом опять сошлись вскоре после выпуска и теперь собирались переехать на Кейп-Код.

То единственное, чему он радовался все лето, оказалось иллюзией. Теперь, отрезвев, Митчелл пытался забыть о Мадлен и сосредоточиться на том факте, что за последние три месяца он, по крайней мере, сумел накопить денег. Он вернулся в Детройт, где не надо было платить за жилье. Родители рады были, когда он поселился дома, а Митчелл рад был, что мать готовила ему еду и стирала белье, пока он просматривал объявления. Ему никогда не приходило в голову, как мало полезных навыков он приобрел в университете. Преподавателей по истории религии никуда не приглашали. Объявление, привлекшее его внимание, гласило: «Требуются водители на все смены». В тот же вечер, на том лишь основании, что у него имелись права, Митчелла взяли на работу. Работал он посменно, по двенадцать часов, с шести вечера до шести утра, обслуживая детройтский Ист-Сайд. Сидя за рулем давно не видавших ремонта машин, которые ему приходилось арендовать у компании такси, Митчелл колесил по безлюдным улицам в поисках пассажиров или, для экономии бензина, парковался внизу у реки и ждал вызова по рации. Детройт был не тем городом, где ездили на такси. Пешком тут почти не ходили. На тротуаре никто не голосовал, тем более в три ночи или четыре утра. Остальные таксисты являли собой жалкое зрелище. Он ожидал увидеть бойких иммигрантов или умудренных опытом, разговорчивых местных, но команда состояла из отъявленных неудачников. Этим ребятам явно не удалось добиться успеха ни на каком другом поприще. Им не удалось обслуживать бензоколонки, не удалось торговать попкорном с лотков в кинотеатре, не удалось помогать зятьям с прокладкой пластиковых труб в малобюджетных кооперативах, не удалось совершать мелкие преступления, убирать мусор, работать на складе, им не удались учеба в школе и семейная жизнь, и вот теперь они оказались тут, в бесперспективном Детройте, где им не удавалось работать таксистами. Единственному кроме него человеку с образованием, юристу, было за шестьдесят; ему пришлось уйти из фирмы как психически неустойчивому. Поздно ночью, когда рация замолкала, водители собирались на стоянке у реки, недалеко от старого цементного завода «Медуза». Митчелл слушал их разговоры молча, держался замкнуто, чтобы не поняли, кто он такой. Он строил из себя крутого парня, косил как мог под Трэвиса Бикла, чтобы к нему никто не вздумал приставать. Его и не трогали. Потом он отъезжал от них, парковался в каком-нибудь тупике и при свете карманного фонарика читал «Письма Асперна».

Он отвез мать-одиночку с четырьмя детьми из одного ветхого дома в другой в три часа ночи. Транспортировал на удивление вежливого наркодилера, ехавшего на стрелку. Подвез лощеного типа, похожего на Билли Ди Уильямса, с завитыми волосами и в золотых цепях, который с помощью льстивых речей пробился через забаррикадированную дверь к женщине, не хотевшей его впускать, но все же впустившей.

Обмен новостями у водителей проходил всегда одинаково: собравшись, они сообщали друг другу, как один из сменщиков — их было человек тридцать — по-настоящему заработал. Каждую ночь по крайней мере один таксист загребал две-три сотни баксов. Большинство из них таких денег, судя по всему, и близко не видели. Поработав неделю, Митчелл подсчитал все свои заработки и сравнил их с тем, что заплатил за машину и бензин. Разделив эту сумму на количество отработанных часов, он получил часовую оплату, равную — $0.76. Получалось, что он платит «Ист-Сайдским такси» за то, что ездит на их машинах.

Остаток лета Митчелл провел, работая помощником официанта в только что открывшемся греческом ресторане-таверне в Гриктауне. Ему нравились более старые заведения на Монро-стрит, рестораны вроде «Греческих садов» или кафе «Эллада», куда родители водили его с братьями в детстве по большим семейным праздникам, рестораны, куда в те времена собирались не жители пригородов, приезжавшие в центр выпить дешевого вина и поесть острых закусок, а иммигранты в парадных одеждах, с видом достойным и неприкаянным, отмеченные печатью меланхолии. Мужчины отдавали свои шляпы девушке, как правило — дочери хозяина, и она аккуратно складывала их в гардеробе. Митчелл с братьями, нацепив галстуки на резинке, сидели за столом тихо — теперь дети так себя не ведут, — а старшие родственники беседовали между собой по-гречески. Чтобы скоротать время, он изучал их огромные мочки ушей и похожие на туннели ноздри. Он единственный мог заставить стариков улыбнуться: им достаточно было потрепать его по щеке или провести рукой по его вьющимся волосам. Скучавшему во время длинных обедов Митчеллу позволялось, пока взрослые пили кофе, подходить к витрине, вытаскивать мятный леденец из мисочки у кассы, прижиматься лицом к стеклу и глазеть на всевозможные сигары, которые тут продавались. В кафе через дорогу мужчины играли в нарды или читали греческие газеты, совсем как в Афинах или Константинополе. Теперь его греческие бабушка с дедушкой умерли, Гриктаун превратился в китчевое туристическое местечко, а Митчелл — в обычного пригородного жителя, имевшего к Греции не больше отношения, чем искусственный виноград, свисавший с потолка.

Форма помощника официанта включала в себя коричневые брюки клеш из полиэстера, коричневую, с чудовищными отворотами на груди рубашку из полиэстера и оранжевый жилет из полиэстера, по цвету сочетавшийся с обивкой в помещении ресторана. Каждый вечер его жилет и рубашка были покрыты жиром, и матери приходилось их стирать, чтобы он мог надеть их на следующий день.

Как-то вечером пришел Коулмен Янг, мэр города, с группой бандитов. Один из них, озверевший от выпивки, направил свой издерганный взгляд на Митчелла:

— Эй ты, мудила. Поди-ка сюда.

Митчелл подошел.

— Воды мне налей, мудила.

Митчелл налил.

Человек уронил на пол салфетку.

— Я салфетку уронил, мудила. А ну подними.

У мэра, сидевшего с этой компанией, вид был несчастный. Но подобные ужины входили в его обязанности.