Читать книгу "Инкогнито. Тайная жизнь мозга - Дэйвид Иглмен"

Ученый Джефф Хокинс превосходно описывает этот процесс: однажды он пришел домой и понял, что он никогда осознанно не воспринимал, как тянется к дверной ручке, берется за нее и поворачивает. Для него это было совершенно автоматическим бессознательным действием — по той причине, что весь такой опыт (ощущение и местоположение ручки, размер и масса двери и так далее) был уже вшит в бессознательные цепи его мозга. Это ожидалось и поэтому не требовало сознательного участия. Но Хокинс подумал, что если бы кто-нибудь прокрался в его дом, высверлил ручку и поставил бы ее на десять сантиметров правее, он бы немедленно обратил на это внимание. В этом случае его зомби-системы, направлявшие хозяина прямо к дому без тревог и забот, столкнулись бы с нарушенными ожиданиями — и сразу же появилась бы осознанность. Возник бы генеральный директор, который включает систему тревоги и старается выяснить, что произошло и что будет дальше.

Если вы считаете, что осознаёте большую часть того, что вас окружает, подумайте еще раз. Когда вы впервые едете на машине на новое место работы, вы все время обращаете внимание на дорогу. Кажется, что езда отнимает много времени. Но если вы проедете по этому пути много раз, то обнаружите, что вам не требуется сознательно размышлять. Вы можете думать о других вещах; у вас ощущение, что вы были дома, а через мгновение оказались на работе. Ваши зомби-системы — эксперты в том, чтобы вести дела «в штатном режиме». И только когда вы видите белку на дороге, отсутствующий знак остановки или перевернувшуюся машину на обочине, то начинаете осознавать окружающую вас обстановку.

Это согласуется с тем, о чем я говорил две главы назад: когда люди впервые играют в новую видеоигру, их мозг очень активен. Он, как безумный, сжигает энергию. Но по мере ее освоения от мозга требуется все меньшая активность. Он становится экономически более эффективным. При этом если при выполнении какого-то задания отмечается низкая активность мозга, это вовсе не означает, что человек не старается, — скорее, это показывает, что человек усердно поработал раньше, чтобы вшить эти программы в свои нейронные сети. Сознательность возникает на первой стадии обучения и исключается из видеоигры после глубокого освоения. Несложная видеоигра превращается в такой же бессознательный процесс, как вождение автомобиля, произнесение слов или выполнение сложных движений, необходимых для завязывания шнурков. Она становится скрытой подпрограммой, записанной на нерасшифрованном языке белков и нейрохимических веществ, которая ждет своего часа — иногда десятилетиями, — пока ее снова не вызовут.

С эволюционной точки зрения кажется, что цель сознания в том, чтобы животное, состоящее из гигантского набора зомби-систем, было бы энергетически эффективным, но когнитивно негибким. Чтобы у него имелись экономичные программы для выполнения конкретных несложных заданий, но отсутствовали быстрые способы переключаться между ними или устанавливать цели, чтобы стать специалистом по решению новых и неожиданных задач. Большинство представителей царства животных очень хорошо делают определенные вещи (скажем, достают семена из сосновых шишек), однако лишь некоторые виды (например, человек) достаточно гибки, чтобы динамически разрабатывать новые программы.

Способность к гибкости — это звучит хорошо, но она не дается просто так. Оборотной стороной является бремя длительного воспитания детей. Чтобы стать таким же гибким, как взрослый человек, требуются годы беспомощности в детстве. Самки человека, как правило, вынашивают только одного детеныша за раз и вынуждены заботиться о нем в течение длительного времени, неслыханного (и непрактичного) для остальных представителей царства животных. Напротив, животные, у которых работают лишь несколько самых простых подпрограмм (например, «ешь то, что похоже на еду, и избегай угрожающих объектов»), используют другую стратегию выведения потомства; обычно это что-то вроде «откладывай побольше яиц и надейся на лучшее». У них нет возможности писать новые программы, поэтому они вынуждены обходиться мантрой «Если ты не можешь превзойти противников умом, превзойди их числом».

Так есть ли сознание у других животных? В настоящее время у науки нет эффективного метода, чтобы ответить на этот вопрос, однако я предлагаю две интуитивные догадки. Во-первых, вероятно, сознание — это не свойство «всё или ничего»: оно появляется постепенно. Во-вторых, я предполагаю, что степень сознания у животных соответствует интеллектуальной гибкости. Чем больше подпрограмм у животного, тем больше оно нуждается в генеральном директоре для руководства организацией. Директор объединяет подпрограммы; он — надзиратель для зомби. Выразим это иначе: маленькой корпорации не нужен генеральный директор с зарплатой три миллиона долларов в год, а крупной — нужен. Единственная разница — в количестве работников, за которыми директор должен следить, для которых должен распределять ресурсы и устанавливать цели[236].

Если положить красное яйцо в гнездо серебристой чайки, она сойдет с ума. Красный цвет запускает у птицы агрессию, в то время как форма яйца инициирует рефлекс высиживания; в итоге она будет пытаться и нападать на яйцо, и высиживать его[237]. Одновременная работа двух программ приводит к непродуктивному конечному результату. Красное яйцо запускает приоритетные и противоречащие друг другу программы, вшитые в мозг чайки как соперничающие. Возникает борьба, но у птицы нет способностей устроить арбитражное разбирательство с целью беспроблемного сотрудничества. Аналогично если самка колюшки[238] проникает на мужскую территорию, самец одновременно будет демонстрировать агрессивность и ухаживать, а это не самый лучший способ расположить леди к себе. Кажется, что бедный самец колюшки — просто набор зомби-программ, запускаемых элементарными входными сигналами «замка и ключа» (нарушитель! самка!), и эти подпрограммы не могут договориться между собой. Мне кажется, что серебристая чайка и колюшка не отличаются особым сознанием.

Предполагаю, что одним из показателей сознания является способность к успешному посредничеству между конфликтующими зомби-системами. Чем больше у животного прошитых подпрограмм типа «вход-выход», тем меньше это свидетельствует о сознании; чем больше оно способно координировать свои действия, откладывать удовлетворение и изучать новые программы, тем более сознательным оно может быть.

Давайте снова вернемся к сбитой с толку крысе, которую мы встретили в начале этой главы: она угодила в ловушку между стремлением к еде и желанием удрать от удара током, застряла в этом положении и дергалась взад и вперед. Всем нам знакомы подобные моменты нерешительности, однако наше человеческое арбитражное разбирательство между программами позволяет избежать таких головоломок и принять какое-то решение. Мы быстро находим способы прельститься тем или иным выбором или раскритиковать его. Наш генеральный директор достаточно искусен, чтобы вытащить нас из тех простых ловушек, которые гарантированно испортят жизнь бедной крысе. Возможно, это как раз та область, где блестяще действует наш сознательный разум, в целом играющий лишь малую роль в общей работе наших нейронов.