Читать книгу "Первые ласточки - Элизабет Вернер"

Освальд ни минуты не сомневался, что отчаянному решению Эдмунда надо было помешать; но было всего одно средство разрешить этот несчастный спор. Если он, Освальд, не обвинял и не требовал никаких объяснений вообще, то никто не имел права делать этого. В обществе можно было промолчать, как молчали до сих пор, и похоронить неприятную тайну. Но среди всех этих надежд и предположений снова звучали слова Эдмунда, произнесенные им в разговоре вечером накануне отъезда Освальда:

«Я не мог бы жить с сознанием, что на мне лежит пятно. Смело, с открытым лицом должен я смотреть на весь свет и на себя самого».

Лесная дорога соединялась с проезжей, и с нее хорошо просматривались окрестности. Всадник на миг придержал коня и осмотрелся. Но он не увидел ничего, кроме широкой белой равнины и темных елей Гиршберга вдали. Кругом было пустынно, ни одного живого существа. Надежда обогнать и встретить здесь Эдмунда не оправдалась; он был уже далеко впереди – следы его саней отчетливо виднелись на снегу. Впервые у Освальда дрогнуло сердце, поколебалась уверенность, но он не хотел слушать то, что нашептывали ему дурные предчувствия, а, дав шпоры коню, понесся еще быстрее вперед, пока не достиг подошвы Гиршберга и подъем в гору не замедлил его галопа.

Не очень высокий, но очень крутой Гиршберг считался весьма неудобным перевалом, и его все старались избегать. Зимой его покрытые льдом и снегом обрывы были крайне опасны; это испытал на себе Освальд, лошадь под которым не раз спотыкалась. К счастью, конь был столь же ловок, сколь осторожен всадник, и это помогало ему; он решил во что бы то ни стало догнать Эдмунда.

Фыркая и тяжело дыша, Вихрь поднялся на вершину и снова поскакал по ровному месту. Немного дальше гора так же круто опускалась книзу. Следы саней все еще были видны, но не дальше как в ста шагах, как раз на краю самого опасного обрыва, снег был взрыт копытами вздыбившихся лошадей. Низкий кустарник, росший вдоль дороги, был сломан и помят, молодые ели пригнуты к земле, как будто над ними пронесся ураган, а внизу, на дне обрыва, виднелась темная неподвижная масса – лошади и сани, разбившиеся при страшном внезапном падении.

Увидев это, Освальд забыл об осторожности. Он не думал больше о собственной безопасности и изо всех сил погнал лошадь вниз. Спустившись, он соскочил с лошади и пробрался в овраг.

Сани были разбиты вдребезги, лошади лежали под их обломками, а в нескольких шагах неподвижно распростерся на земле Эдмунд. При падении его далеко выбросило из саней; толстый слой снега смягчил удар, но каменистое дно оврага не спасло его от гибели. Из ранки на затылке сочилась тонкая струйка крови, окрашивая белый снег.

Освальд упал перед братом на колени, стараясь остановить кровь и привести его в чувство. Вначале все его усилия были тщетны. Наконец, после долгих томительных минут, Эдмунд открыл затуманенные глаза, но, казалось, ничего не видел. Лишь при звуке голоса Освальда сознание постепенно вернулось к нему.

– Освальд! – едва слышно проговорил он.

Вся горечь, все волнение последних часов исчезли, и его мертвенно-бледное лицо было спокойно.

– Эдмунд, почему ты не доверился мне? – с горьким упреком спросил Освальд. – Почему я только теперь должен был узнать, что заставило тебя искать смерти? Я гнался за тобой, но приехал слишком поздно.

Затуманенный взгляд Эдмунда несколько просветлел и вопросительно устремился на говорившего.

– Ты знаешь? – прошептал он.

– Все!

– В таком случае ты поймешь меня, – устало произнес Эдмунд. – Больше всего я страдал оттого, что должен был лгать тебе; я больше не мог выносить твой взгляд. Теперь все кончилось… ты станешь владельцем Эттерсберга.

– Ценой твоей жизни! – с горечью воскликнул Освальд. – Я ведь давно знал эту тайну; злополучный портрет был в моих руках до того, как ты увидел его. Я делал все, что мог, чтобы он не попал в твои руки, так как знал, что ты не переживешь этого. И твоя жертва принесена напрасно. Скажи ты мне сегодня утром откровенно хоть одно слово, и все было бы хорошо.

Эдмунд болезненно улыбнулся:

– Нет, Освальд, я никогда не смог бы вынести ни вечной лжи, ни вечного стыда перед людьми и перед самим собой. Неделями, месяцами я пытался пересилить себя. Ты не знаешь, что я выстрадал с того ужасного часа. Теперь все хорошо, мать будет чиста… Все это можно было разрешить только таким образом!

Освальд держал умирающего в своих объятиях. Он видел, что всякая помощь ему бесполезна. Невозможно было остановить кровь, невозможно было удержать уходившую жизнь; он мог лишь принять последние слова из уст умирающего:

– Моя мать… скажи ей, что я не смог бы нести этот крест. Прощай!

Эдмунд замолчал; его прекрасные темные глаза, подернутые туманом смерти, угасли; еще несколько мгновений – и Освальд, склонившись перед усопшим, прижался устами к его лбу.

– Боже всемогущий! Неужели это должно было так кончиться? – с отчаянием воскликнул он.

Глава 14

С тех пор как могильный холм покрыл останки Эдмунда фон Эттерсберга, уже дважды прилетали и улетали ласточки. Теперь они в третий раз принесли с собой весну, и когда земля после льда и снега снова оделась в пышный наряд, из слез, пролитых над его могилой, выросла новая счастливая жизнь.

Смерть молодого графа Эттерсберга вызвала у всех величайшее сожаление и участие. О страшной тайне никто даже не подозревал. Эдмунд добился того, чего хотел: его мать осталась вне всяких подозрений, а настоящий наследник вступил в свои права.

В самом Эттерсберге за последние два года многое изменилось. Теперешний владелец майората, граф Освальд, к которому вместе с поместьями перешел и титул покойного двоюродного брата, очень серьезно отнесся к исполнению своих новых обязанностей. Перемена, происшедшая в его судьбе, была так внезапна, как редко бывает в жизни. Его юридическая карьера окончилась, не успев начаться.

У Освальда появились другие, более значительные задачи, и он принялся за них со всем пылом своего энергичного характера.

Заброшенные и запущенные имения он спас от окончательного упадка как раз вовремя. Почти все служащие были заменены, управление организовано совершенно по-другому; значительные суммы, прежде уходившие на поддержание блеска графского дома, в последние два года расходовались исключительно на его благоустройство.

Новый помещик вел пока одинокий и замкнутый образ жизни, не предпринимая никаких шагов к женитьбе. Это обстоятельство очень удивляло его соседей. Они считали, что графу в его возрасте не только пора, но и нужно подумать о браке, так как он был единственным и последним отпрыском рода Эттерсбергов. Заботливые мамаши ломали себе головы, как бы заполучить такого завидного жениха для своих засидевшихся дочек, но все их ухищрения и старания были тщетны.

Совершенно такие же планы строили и по отношению к Бруннеку, но уже со стороны женихов. Гедвига снова стала свободной. Как ни искренне было всеобщее участие к невесте покойного графа, все понимали, что восемнадцатилетняя девушка не вечно будет горевать о погибшем женихе, и многие снова стали питать приятные надежды.