Читать книгу "Соперница Аладдина. Шахразада - Шахразада"

И гость начал покрывать поцелуями руки девушки, приговаривая:

– Ты простишь меня, прекраснейшая? Простишь?

«Определенно, этот получил всю обходительность, какой обладал мой неумный соперник…»

Алим, конечно, уже разглядел, что перед ним не вчерашний иноземец. И не позавчерашний. И не тот, самый первый. Точно такой же, но все же иной. Видел, что этот тоже пытается вести себя так, будто здесь он уже почти хозяин. Во всяком случае, далеко не гость. Пытается, но не может – потому что все вокруг видит в первый раз. «Должно быть, глупости хватило на всех пятерых. Ее бы, вместе с надменностью и нахальством, хватило бы и на десятерых. И каждому бы досталась преизрядная порция – неужели эти недоумки (о да, Алим, умевший виртуозно ругаться на многих языках, про себя предпочитал все-таки не опускаться до совсем уж низких выражений) ни разу не встретились? Ни разу не обсудили, как они будут обхаживать Деву Пророчества. Похоже, решили, что одних мужских чар хватит, чтобы она готова была отправиться в огонь и в воду… Ведь любимый же просит…»

От этих мыслей неспящий маг едва не застонал. Остановила его простая мысль – он не знал, умеют ли стонать коты или, увы, не умеют…

Кот Улугбек перестал умываться и вскочил на колени к Сафият. Та рассеянно улыбнулась…

– Проголодался, пушистенький? Лепешечку?

Алим с трудом удержался от ответа. Однако от лепешки не отказался и принялся есть, аккуратно снимая мелкие кусочки лакомства с ладони Сафият.

Недис же, утомившись извиняться, продолжил:

– Ну что ж, моя светлая мечта, если уж и судьба Синей бороды тебе ведома… Тогда мне придется вспомнить об истории, о коей я слышал в те дни, когда странствовал по дорогам бесчисленных княжеств великой империи. В ней нет ни рыцарей, ни прекрасных возлюбленных. Лишь толстые бюргеры и толстые крысы…

– Я стократно прошу у тебя прощения, мой дорогой гость, но и эту поучительную историю ты мне уже рассказал. Возможно, ты не помнишь, но я преотлично помню, что ее, тобой собственноручно записанную, ты принес мне вчера…

Лжекупец побледнел. Говоря точнее, он даже как-то позеленел.

– Ох, – хлопнул он себя по лбу. – Вареный я ишак, три уха набекрень… Вот что делает усердие с настоящими мужчинами. Вместо того чтобы по сто раз на дню думать о нежности, какую должно излить на лучшую из женщин мира, я думаю о всяких ненужных предметах – выгоде, удачном торге, верблюдах каравана, который все никак не доберется в это забытое богом захолустье… Нет мне прощения за мою рассеянность…

Сафият ухмыльнулась. Алим никак иначе не смог бы назвать гримаску, которая пробежала по лицу девушки. Ей уже давно было все ясно, и теперь она просто развлекалась.

Более того, она и не пыталась что-то записывать. Даже не сделала вид, что хочет встать за каламом и пергаментом, напротив – постаралась устроиться так, чтобы лицо ее нового гостя было отчетливо видно. Чему кот был только рад – Улугбек обожал наблюдать мир с рук или колен своей госпожи. А Алим обожал его, Улугбека, хозяйку. И потому возможность просто быть рядом уже воспринимал как высшую благодать.

– Однако я все же могу достойно извиниться перед тобой. Ибо вспомнил другую сказку. Слушай же о приключениях некоего юноши, столь же поучительных, сколь и печальных…

Сафият кивнула – она приготовилась слушать. Но Алим был готов отдать голову на отсечение – девушка что-то задумала. Что-то неприятное для своего нового, вне всякого сомнения, четвертого гостя.

– Рассказывают… – Недис полузакрыл глаза и сплел пальцы. – Правил в одной далекой стране благочестивый и мудрый султан по имени Санджар, с необыкновенным тщанием вникавший в дела государства и в заботы подданных, не полагаясь в сем важном деле на своих приближенных. Сменив богатое облачение на простые одежды бродяги, ходил он ночью по улицам города, днем же в платье каландара отправлялся на базар, где собиралось множество народа, и там, неузнанный, вникал во всякие распри, дабы суд его был правым, а величие прославленным.

Сафият хихикнула.

– Каландара, уважаемый? А кто это?

Гость смешался: он умел что-то одно: или рассказывать, или думать. Однако думать о том, чего никогда не знал, было ему более чем затруднительно и в те далекие дни, до Пророчества. Сейчас же он и вовсе был лишен этого умения. А потому начал хватать воздух, как рыба, вытащенная из воды.

Вопрос, однако, требовал ответа. И потому Недис пробормотал:

– Это такие люди, моя простушечка…

– Аллах великий, да понятно, что не звери… Отчего он одевался в их платье, дабы выйти на базар? Почему не нарядился во франкский кафтан, как ты? Или в платье ромейское, как Клавдий, халиф Аль-Рашид? Почему, о мой мудрый гость?

«Да она издевается над ним! – с удовольствием заключил Алим. – Просто полощет в дрянном болоте… Получая от этого вполне ощутимое удовольствие!»

– Не все ли тебе равно, малышечка? Ведь сказка-то от этого не изменится…

– Сказка суть отражение жизни. – Сафият подняла вверх палец. – А потому должна быть понята однозначно, как учил нас великий и мудрый Ийо-саф ибн Иссарион… Да хранит его Аллах всесильный и всевидящий!

Недис пожал плечами.

– Оказывается, и ты, мудрый, кое-чего не знаешь… Так вот, каландарами называют странствующих дервишей, не связанных с какой-то определенной обителью. Затверди сие накрепко, гость, когда будешь рассказывать эту сказку очередной простушечке…

– Мне никто не нужен, кроме тебя, – даже с некоторой обидой пробормотал Недис. И это была чистая правда.

– Так вот, сидя однажды возле продавца жареных фисташек, он увидел прекрасного юношу в одежде каландара. То был луноликий красавец, в облике которого без труда угадывалось благородство. И каждый, кто смотрел на него, не мог скрыть своего восхищения. Однако чело юноши было отмечено глубокой печалью, и понял султан смятение его души и мужество, с коим он преодолевал страдания. Султан подозвал к себе юношу и сказал:

– О странник, ты столь молод и красив! Что побудило тебя облачиться в одежды странника и отречься от всего мирского?

– О таящийся под обличьем каландара, – отвечал юноша, – зачем ты бередишь мои раны? Какой прок тебе во мне, бедном страннике?! Уже прошло много времени с тех пор, как злой рок лишил меня милосердия Аллаха, однако до сей поры объят я печалью и снедаем душевной горечью. Пришел я в этот город, никому не ведомый, надеясь сокрыть свое горе от других, а ты вынуждаешь меня снова вспоминать о моих страданиях.

Султан ласково молвил:

– Успокойся, о юноша, и поведай мне свою историю. Клянусь, взор каждого на сей мир более чем интересен для меня.

И юноша начал свой рассказ.

– История моей жизни грустна и тягостна, а рассказ о ней длинен и утомителен.

– В таком случае, – молвил султан, – соблаговоли сказать, где твое пристанище, и вечером я за тобой пришлю.