Читать книгу "Дочь хранителя тайны - Ким Эдвардс"

– Идея! А почему бы нам не пойти на танцы? Ты вообще любишь танцевать?

Каролина вздрогнула от смутного, тихого волнения. Она не совсем понимала, откуда оно взялось: как-то связано с утихающим утренним гневом, и бурно прожитым днем, и теплом от плеча Ала. Легкий ветерок перебирал листья платанов, обнажая их серебристую изнанку.

– Зачем куда-то идти? – спросила она, встала и протянула ему руку.

Он был удивлен, озадачен, но тоже встал, положил руку ей на талию, и они закружились под радио, еле слышное в шуме мчащихся автомобилей. Солнечные лучи вплетались в волосы Каролины, ноги в чулках ступали по невероятно мягкой траве. Они с Алом двигались так слаженно, что напряжение, не отпускавшее ее после собрания, растворялось само собой. Ал улыбался, прижимая Каролину к себе; солнце грело ей шею.

«Да», думала она, пока он кружил ее, я отвечу – «да»!

Она наслаждалась музыкой, смехом Фебы вдалеке, надежностью рук Ала. Внезапно мелодию и всю прелесть этого дня пронзили другие, тоненькие, звуки. Каролина не сразу их услышала, но Ал развернул ее в танце, и она резко остановилась. Упав на колени в траву рядом с гортензиями и вытянув вверх руку, Феба горько рыдала. Каролина, подбежав, тоже опустилась на колени и увидела на ладошке Фебы красное вздутие.

– Пчела укусила! – воскликнула Каролина. – Куколка моя, очень больно?

Она прижалась лицом к теплым волосам Фебы. Нежнейшая кожа, ритмично вздымающаяся грудная клетка, а под ней – ровный стук сердца. Вот что не измеришь, не сосчитаешь, не объяснишь: Феба – уникальна. Невозможно, в широком смысле, зачислить человеческое существо в какую-то категорию. Самонадеянно полагать, будто знаешь, что такое жизнь и в чем ее смысл.

– Солнышко мое, все хорошо, – бормотала Каролина, поглаживая Фебу по голове.

Каролина не слишком переживала: невелика беда – пчелиный укус. Однако всхлипы перешли в сипение, напоминающее крупозное, ладошка распухла, а вслед за ней – пальцы, запястье, рука до локтя. Помертвев от страха, Каролина поднялась и громким, чужим голосом окликнула Ала.

– Скорей! У нее аллергия!

Она подняла Фебу, тяжело повисшую у нее на руках, и застыла, не зная, что делать: ключи от машины лежали в сумочке на кухонном столе. К счастью, рядом возник Ал, схватил Фебу, бросился к машине, а в руках у Каролины непостижимым образом оказались и ключи, и сумочка. Прыгнув за руль, она быстро, насколько хватило смелости, помчалась по городским улицам. Когда они подъезжали к больнице, Феба не дышала, а коротко, судорожно хватала ртом воздух.

Они бросили машину у входа. Каролина вцепилась в первую попавшуюся медсестру:

– У ребенка аллергическая реакция. Врача, немедленно!

Седовласая, с короткой стрижкой под пажа, грузная медсестра провела их сквозь череду стальных дверей, и Ал с величайшей осторожностью уложил Фебу на каталку. Та силилась вдохнуть хоть каплю воздуха, ее губы посинели. Каролина тоже не могла дышать, страх буквально сковал ей грудь. Медсестра отвела назад волосы Фебы, приложила пальцы к артерии на шее. И тут Каролина поняла, что эта пожилая женщина видит в Фебе то же, что в свое время, незабываемой вьюжной ночью, увидел доктор Генри: миндалевидные глаза, миниатюрные кисти рук, еще недавно крепко державшие сачок. Глаза медсестры чуть заметно сузились. И все же Каролина оказалась не готова к тому, что последовало.

– Вы уверены? – спросила медсестра, поднимая глаза и встретившись взглядом с Каролиной. – Вы точно хотите, чтобы я позвала врача?

Каролина похолодела. Ей вспомнились запахи вареных овощей в том кошмарном заведении, вспомнился день, когда она увезла Фебу, вспомнились скучающие физиономии членов образовательного комитета – и страх в результате непостижимой реакции превратился в ярость, бешеную, пронзительную. Она замахнулась – и влепила бы пощечину бездушной твари, но Ал поспешно перехватил ее запястье.

– Позовите врача, – прорычал он медсестре. – Быстро.

А потом обнял Каролину и не отпускал ни когда ушла медсестра, ни когда появился врач, – до тех пор, пока дыхание Фебы не стабилизировалось, а щеки чуточку не порозовели. Затем их попросили подождать в приемной, и они сидели на оранжевых пластиковых стульях, держась за руки. Медсестры горланили, то и дело что-то бубнил интерком, плакали младенцы.

– Она могла умереть, – сказала Каролина. Силы кончились; ее затрясло.

– Но не умерла, – твердо ответил Ал. Его теплая большая рука излучала покой.

– Он был так терпелив все эти годы и всегда возвращался к ней. Шутил, что не собирается просто так отказываться от ценности, которую нашел снежным вечером. Говорил, что подождет. Но на этот раз он отсутствовал не одну неделю, а две, и не звонил с дороги. И хотя, как обычно, привез цветы, но предложения не делал уже полгода. Он может укатить в своем грузовике и не вернуться. И лишить ее возможности сказать «да».

Она поднесла к губам его руку и поцеловала ладонь, сильную, мозолистую, густо исчерченную линиями, – и он так резко повернулся к ней, так изумился, словно его самого укусила пчела.

– Каролина, – очень официальным тоном произнес он, – мне надо тебе кое-что сказать.

– Я знаю. – Она прижала его руку к своему сердцу и тихо воскликнула: – Господи, Ал, какая же я была дура! Конечно, да!

1977

Июль 1977

– Так годится? – спросила Нора.

Она лежала на пляже, и при каждом ее вдохе из-под бедра, осыпаясь, вытекал зернистый песок. Солнце пекло немилосердно – казалось, будто к коже прижимают раскаленную металлическую пластину. Нора позировала уже час, в разных позах, с краткими перерывами на отдых, причем слово «отдых» звучало для нее особой насмешкой: именно об этом она мечтала и именно этого не получила. А ведь между прочим, у нее отпуск – она выиграла двухнедельную поездку на Арубу, продав в прошлом году рекордное число круизов, больше, чем любой из туристических агентов штата Кентукки. И вот полюбуйтесь: ей запрещено шевелиться, она намертво зажата между солнцем и пляжем, потные руки и шея облеплены песком.

Чтобы хоть как-то развлечься, она следила за Полом – далекой точкой, движущейся вдоль кромки воды. Ему исполнилось тринадцать; за последний год он вытянулся, как молодое деревце. Высокий и неуклюжий, он каждое утро бе гал трусцой с таким упорством, словно надеялся убежать от самого себя.

Волны медленно набегали на берег, начинался прилив. Жесткий полуденный свет скоро изменится, и тогда снять фотографию так, как хотелось бы Дэвиду, станет невозможно, придется ждать до завтра. Прядь волос, прилипшая к губе Норы, сильно щекотала ее, но она усилием воли заставляла себя держать позу.

– Очень хорошо! – Склонившись над фотоаппаратом, Дэвид быстро отщелкивал очередную серию снимков. – Да, да, вот так, просто отлично.

– Мне жарко, – пожаловалась Нора.

– Еще пару минут. Мы почти закончили. – Он стоял на коленях, на фоне песка его ноги выделялись поистине зимней бледностью. Дэвид невероятно много работал и почти все свободное время проводил в темной комнате, развешивая снимки по бельевым веревкам, натянутым от стены до стены. – Думай про волны. Волны на море, волны на песке. Ты – часть всего этого, Нора. Сама увидишь, на фотографии. Я покажу.