Читать книгу "Записки одной курехи - Мария Ряховская"

Вскоре после того приезжал в Жердяи Доцент. Его вызвала Галя, Степкина жена. Степка продавал ему старинные документы на желтой ломкой бумаге. Доцент при мне показывал бумаги отцу. Подписаны императором Николаем I. «Ввод в наследство генерала Зверева на владение деревнями Большие Жердяи и Малые Жердяи». Доцент не дал денег Степке, а поставил две бутылки самогона. Пили у нас: мама была в Москве.

Степка был недоволен гонораром и одновременно Доцентом. Этот наливал стакан с верхом, будто пил свое, да еще подругивал самогон: слабый, отдает одеколоном.

Евдокия гнала из вишневого сиропа, теперь сахар по талонам.

Степка, намекая на добавку: вторая бутылка пустела, повторял рассказ о своей находке. Бумаги лежали в холщовой сумке, на чердаке, зарытые в слой листвы. Нынче для тепла потолок засыпают керамзитом, в старое время листом. По осени навозят мешками из леса, засыплют и замазывают жидкой глиной.

Тут же охмелевший Степка проговорился, что наткнулся на холщовую сумку, когда устраивал новый лаз. Теперь хренушки менты поймают!.. Входная дверь всегда заперта. Крёстной во двор не надо, ходит в свое тронное кресло с дырой. Менты станут ломиться – Степка вмиг по лестнице и на чердак! Оттуда через новый лаз спустится на половину ненавистных Крёстниных «захватчиков» – и задами в лес. Захватчики разрешили сделать лаз в обмен на печку.

– Печь им сложил даром. Ограду им поставил – ни рубля не дали. Муж точно в лагерной охране служил. Протокольная морда. Я таких чую. В зоне насмотрелся.

Степка ждал, – а Доцент в ответ не ставил. Тогда Степка стал предлагать за литр подарок Крёстной – «Вызывную книгу» для кладоискателей – молитвы, заклинания.

– Чего мелешь? – говорил ему Доцент. – Черная книга оказалась лечебником для сифилитиков? Думаешь, мы тут все дураки? Забыли?

– Простак ты! – отвечал ему Степка. – Думаешь, старуха настоящую книгу позволила б из дома вынести? Та поддельная была…

Степкой тяготились, он напился вдрабадан и уверял, будто Крёстная ему открылась. Мусюн положил в генеральскую могилу трубчатый замок и ключ от него. Чтобы уберечь от расхищения.

– Заперт клад. Поняли? А Крёстная говорит: «Выполнишь мою волю, после моей смерти возьмешь триста золотых монет», – едва выговаривал он. – Я сразу на поезд – и в Сочи!.. Не дочери, не внукам – мне.

От картин своей будущей сочинской жизни Степка перешел к обличениям своих собутыльников:

– То вы и умостырили перестройку, чтобы наш брат рабочий перестал ходить в шляпе. Чтобы мы обнищали. Чтобы с вами не сравнялись. Почему нашего «Чапая» по телевизору не крутите?

– Выйдем, – оборвал Доцент Степку. – У нашего хозяина найдется полиэтиленовый мешок?

– Есть вроде, – ответил отец. – Из-под цемента. Сойдет?

Из окна сеней я видела, как отец и Доцент вошли в сарай.

Степка не медлил, только брякнула калитка.

Мы отправились провожать Доцента. Присоединились Юрий Дмитриевич и Капа, прежде сидевшие на скамейке у своих ворот. По пути Юрий Дмитриевич кипятился:

– Мочи нет, как Степка и Серый надоели со своей выпивкой! Начальство не ездит. Серый сгубил семнадцать телок, и что думаешь? Начет ему тысячу триста. Мясо сдали в магазин, в свой совхозный ларек. Пяток телок списал ветеринар как больных. Нашему начальству отдать Серого под суд – значит самим подставиться. Разве может сто пятьдесят голов пасти один человек – да пьяница?.. Петр Первый до тех пор снижал цену на водку, пока пьяницы поголовно не сгорели от спиртного.

Капа с Юрием Дмитриевичем вернулись набросить дождевики. Мы стояли с Доцентом на дороге. По дороге Доцент говорил про свое:

– Наш НИИ разваливается. Квартиры идут по миллиону. Гуляй, рванина, полное освобождение от социальных пут! У меня единственно осталось право собственности на самого себя. Запродать скелет в анатомичку!

Прощались на лавах. Доцент поглядел на речку, синевшее вдали пятно озера. Разговор возвратился к кладу, Крёстной:

– Передурила она нас.

– Приметы изменились или вовсе исчезли с земли, – сказал отец. – Осталось предание.

– Не так. – Доцент не хотел утешаться. – Генеральская могила давно выбрана. Степка вон проговорился про монеты… Выбрали, перепрятали. Под полом где или под печкой. Крёстная хитра, а Степка – цыган. Дня не может прожить, чтоб не обдурить.

На обратном пути Капа жалела Доцента:

– Ведь ученый человек… Звала его в летошный год с собой в Калинин. Проповедник наш Василий Николаич что говорит? Не скрывайте сокровища в воде и в земле, украдут. Скрывайте в небесах – туда не дотянутся.

По возвращении домой мы с отцом записали в дерматиновую тетрадь услышанное or Юрия Дмитрича: «Никогда не унывай, никого не осуждай, никому не досаждай, и каждому мое почтение». Тетрадь лежала на письменном столе в куче не отправленных Сане писем.

МОСКВА. ОСЕННЕ-ЗИМНЯЯ ПЕРЕПИСКА ДВУХ КУРЁХ

Сколько мы с Саней бумаги извели, ух!

Каждую неделю обменивались письмами, – это не считая бесчисленных телефонных разговоров – по пять раз в день. Немудрено, что теперь, три года спустя, мы почти расстались. Но до этого еще далеко.

Бедняжки, мы писали мучительные, длинные объяснения в любви Борисову – и отсылали это друг другу! С каждым таким письмом Время Монплезиров истекало. Письма все реже приходили с пометкой на конверте «Монплезир», по которому друг мог заключить, что другому радостно, еще не распечатывая письмо. Они приходили с пометкой «Антимонплезир» или даже «Антимонплезирище». Под конец вообще без всего, даже без точки над «а» в имени, только с написанным слабеющей рукой неразборчивым адресом.

Саньк!

Еще день, и отдам концы. Сегодня включила Б. (испытывала себя трехдневным постом) и просто подпрыгнула от шибанувшего электричества. Эти три дня не находила себе места – во мне проснулся вечно голодный карлик, как при Цое было, и он не может без дозы. Признаюсь: ее состав со времен Цоя изменился: карлик превратился из людоеда в сладкоежку. Теперь он употребляет астральные прогулки – «ящериц подсознанья», – изысканные до извращения борисовские шедевры – «Он может в полный рост» – и, конечно, мои ответные эмоции на божественную сексуальность Борисова в неограниченных количествах. Курёшество – делаешь не то, говоришь не то, на лице вечное страдание и растерянность. Если любовь – так обязательно выдуманная!

…Да, «любовь – как метод вернуться к себе» – гениальнейшее у Борисова. Не ныть! Мы, должно быть, самые счастливые на земле – под предводительством нашего учителя и Возлюбленного движемся в направлении любви. Всего трое из всех, из всех!

Кстати, я не получила твоей седьмой главы. Ты остановилась на том, что ты, Бо и другие его любовницы мчались по улице, а вслед за вами скакал Лева во гневе, желая одним ударом виолончели прекратить эдакое вселенское совращение!..

Эх, где тот дирижабль в небе, который следит за тем, чтоб каждый был любим? Неужели улетел? Все равно поставь свою подпись здесь, где слова: «Я люблю!»