Читать книгу "Каталина - Уильям Сомерсет Моэм"

— Да кто будет слушать эти сто строк в самом конце пьесы?

— Все, если говорить их буду я, — твердо ответила Каталина. — Зрители будут рыдать и бить себя в грудь. Как драматургу, вам же совершенно ясно, что этот монолог произведет сильное впечатление.

— Это невозможно. — упорствовал Алонсо. — Спектакль завтра. Я не успею написать эти строки, а ты — их выучить.

Каталина обворожительно улыбнулась:

— Видите ли, мы с дядей говорили об этом, и он, вдохновленный совершенством вашей пьесы, написал эти строки. Я выучила их наизусть.

— Ты? — негодующе воскликнул Алонсо, взглянув на Доминго.

— Красноречие вашей пьесы потрясло меня, — ответил тот. — Я не находил себе места. Казалось, в меня кто-то вселился, и, сев за стол, я чувствовал, будто вы сами водите моим пером.

Алонсо переводил взгляд с одного на другую, и Каталина, видя, что он колеблется, взяла его за руку.

— Позвольте мне прочитать эти строки. Если они вам не понравятся, я обещаю, что забуду о них. Алонсо, пожалуйста, выслушайте меня.

— Говори мне эти чертовы строки, да побыстрей, — пробурчал Алонсо. — Мне пора обедать.

Он сел и, нахмурившись, приготовился слушать. Ее голос, мягкий и агрессивный, нежный и гротесковый, гибкий и необычайно послушный, за три года набрал силу, и Каталина владела им в совершенстве. Эмоции, отражавшиеся на ее подвижном лице, дышали жизненной правдой. Предчувствие беды сменялось тревогой, страхом, негодованием, ужасом, душевной болью и неподдельным горем. Даже разозлившись, Алонсо оставался драматургом и не мог не понять, что несравненный голос и пластика Каталины зачаруют зрителей. Монолог захватил и его самого, и, наконец, покоренный страстной силой и искренностью стихов Доминго, он не смог сдержать себя, и по его щекам покатились крупные слезы. Каталина смолкла, и Алонсо вытер глаза рукавом. Взглянув на Доминго, он заметил, что тот тоже плакал.

— Ну? — с триумфом спросила Каталина.

— Стихи вполне терпимы, во всяком случае для любителя, — с излишней резкостью ответил Алонсо и пожал плечами. — Будем репетировать эту сцену, и если она мне понравится, введем в спектакль.

— Душа моя, я вас обожаю! — восторженно воскликнула Каталина.

— От Розалии я услышу менее приятные слова, — пробурчал Алонсо.

Сцена действительно произвела огромное впечатление, и не только на зрителей. Розалия гневно упрекала Алонсо, что тот благоволит к Каталине, и, чтобы успокоить ее, ему пришлось наобещать многое из того, что он наверняка не смог бы выполнить. К тому же, к неудовольствию Алонсо, пьесу в основном хвалили именно за сто строк Доминго, полагая, что и они написаны руководителем труппы. Когда же Диего шепнул двум-трем актерам, кто является истинным автором этих строк, Алонсо оскорбился и в ответ заявил, что Каталина не бог весть какая актриса и никогда бы не снискала любви публики, если б не его советы. Слова Алонсо, повторенные Каталине, стали последней каплей, побудившей ее к решительному шагу. Женщина, сказала она Диего, не должна забывать о чувстве собственного достоинства. И Каталина, порвав с неблагодарным Алонсо, с мужем и детьми уехала в Мадрид.

36

Его величество, Филипп Третий, принял отставку дона Бласко, и тот удалился в доминиканский монастырь. Спустя несколько лет его здоровье ухудшилось, и, хотя врачи не могли найти какой-то определенной болезни, всем стало ясно, что очень скоро создатель освободит его от бренной плоти. Дон Бласко так ослаб, что большую часть дня проводил в постели. Его жизнь напоминала мерцающий огонек свечи, готовый угаснуть при малейшем дуновении ветерка. Однажды утром отец Антонио, последовавший в монастырь за доном Бласко, зашел в келью, чтобы, как обычно, проведать своего бывшего господина. Стояла зима, и землю покрывал снег. В келье было холодно, как в могильном склепе. К удивлению отца Антонио, щеки дона Бласко горели румянцем, а глаза светились давно угасшим огнем. В сердце монаха закралась надежда, что больной преодолел кризис и начал выздоравливать, и мысленно он возблагодарил бога.

— Сегодня у вас хороший цвет лица, сеньор, — сказал отец Антонио. — Как вы себя чувствуете?

— Со мной все в порядке. Я только что видел грека Деметриоса.

От неожиданности отец Антонио вздрогнул, так как он прекрасно помнил, что грека, как он того и заслуживал, сожгли на костре много лет назад.

— Во сне, сеньор?

— Нет, нет. Он вошел в эту дверь, остановился у моей кровати и говорил со мной. Он ничуть не изменился. Я сразу узнал его.

— Это был дьявол, — испуганно воскликнул отец Антонио. — Вы прогнали его прочь?

Фра Бласко улыбнулся.

— Прогонять гостя по меньшей мере невежливо, сын мой. Я думаю, дьявол тут ни при чем. Ко мне приходил сам Деметриос.

— Но он в аду и несет наказание за преступную ересь.

— Я тоже так думал, но это не соответствует действительности.

Отец Антонио слушал со все возрастающим страхом. Подобные видения посещали не только дона Бласко. Педро де Алкантара и мать Тереза частенько видели дьяволов, а мать Тереза, чтобы отгонять их, держала при себе святую воду. Но дон Бласко говорил с такой уверенностью, что отцу Антонио оставалось надеяться лишь на помутнение сознания его учителя.

— Я спросил, как он поживает, и он ответил, что хорошо. Я рассказал ему, как мучился из-за того, что он попал в ад, а грек в ответ рассмеялся и сказал, что еще до того, как языки пламени коснулись плоти, его душа оказалась на развилке дорог, ведущих в ад и на небеса, и, так как он жил по справедливости и законам божьим, Радамантас послал его на острова блаженных. Там он нашел Сократа, окруженного, как всегда, юношами-учениками, задающего вопросы и отвечающего на них. Видел он мирно беседующих Платона и Аристотеля, Софокла, упрекающего Еврипида за то, что тот погубил драму своими новациями, и многих, многих других.

У отца Антонио сжалось сердце. Не оставалось сомнения, что дон Бласко бредил. В горячке он не понимал, что говорит.

— И тут пропел петух, и Деметриос сказал, что должен меня покинуть.

Отец Антонио решил не спорить с больным.

— А он сказал, почему пришел к вам?

— Я задал ему этот вопрос. Он сказал, что пришел попрощаться со мной, так как больше мы не увидимся. «Завтра, — сказал он, — когда кончится ночь, но еще не начнется день, как только ты сможешь различить очертание руки, лежащей на груди, душа твоя отлетит в мир иной».

— Он желал вам зла! — воскликнул отец Антонио. — Доктор говорит, что ваша болезнь не смертельна, и сегодня вы выглядите гораздо лучше. Позвольте дать вам лекарство и позвать цирюльника, чтобы он пустил вам кровь.

— Мне не нужны лекарства, и я не хочу, чтобы мне пускали кровь. Зачем задерживать мою душу, которая давно рвется из темницы плоти. Иди и скажи приору, что я хочу исповедаться и причаститься. Завтра, когда я смогу разглядеть в темноте очертание своей руки, я уйду из жизни.